Киран Харгрейв - Остров на краю всего

– Ладно, – фыркает Бондок. – Только я сначала попью.

Мари подается назад. Кидлат поворачивается и быстренько уползает прочь. Я все еще думаю о нане, а потому запаздываю.

– Ами! – шипит Мари и тянет меня за ногу. Я прихожу наконец в себя и спешу укрыться за деревьями, но уже поздно.

Бондок застывает на месте, открыв от изумления рот, и к его глазам подступают слезы.

– Быстрее, Бондок!

Мы оба вздрагиваем, и он кричит:

– Иду!

Потом наклоняется, плещет рукой в воде и шепчет:

– Ами, слава богу. Ты в порядке?

Я киваю.

– Другие двое с тобой?

Киваю еще раз.

– Ты молодец. Умница. – Бондок протягивает руку, и мы касаемся друг друга кончиками пальцев. – Слышала? Я с ним, с этим мерзавцем. Он не узнает, что ты здесь. Вы здесь в безопасности?

Я смотрю на него во все глаза и киваю.

– Будьте осторожны. Я скажу ей, что ты идешь. Теперь уже недалеко. – Бондок умывает лицо, чтобы скрыть слезы, и, набрав в ладонь воды, пьет уже по-настоящему. Потом переводит дух, выпрямляется и идет в направлении своих спутников. Я смотрю ему вслед. Уже подойдя к дороге, он вдруг делает два шага назад, вскидывает руку и бросает что-то.

К моим ногам падает коробок спичек из таверны. Я наклоняюсь и поднимаю его, а когда выпрямляюсь, Бондок уже садится в седло. Всадники пришпоривают коней, разворачиваются и уезжают в том же направлении, откуда приехали. Мари выскальзывает из своего убежища за деревом и бежит ко мне.

– Ами! Что случилось? – взволнованно спрашивает она. – Что он сказал?

Я молча протягиваю коробок, и Мари тупо смотрит на него. Кидлат подходит и, засунув в рот палец, садится рядом с нами. Я прокашливаюсь и отвечаю на вопросы Мари.

Она надувает щеки.

– Тебе чертовски повезло.

Я усмехаюсь. Шок проходит, оставляя пустоту в животе.

– Ты же вроде бы не веришь в чертей.

Мари тоже усмехается.

– Я не верю в то, чего нельзя увидеть. И я, как и ты, знаю мистера Замору.

Фыркаю и помогаю ей подняться. Потом подхожу к Кидлату, но он качает головой и идет к дороге. Мари вскидывает брови и берет меня под руку.

– После вас, сэр. – Она отвешивает ему низкий поклон, вынуждая и меня сделать то же самое. Кидлат хихикает.

Я чувствую себя так, будто что-то упало с плеч. Бондок, подаренный им коробок спичек и его сказанные шепотом слова – теперь уже недалеко – как солнечные лучи на коже. Они дали мне надежду, добавили легкости шагу. Мы не говорим ни о нане, ни о родителях Мари, ни вообще о чем-то грустном. У Мари и Кидлата настроение тоже улучшилось, причем настолько, что, когда на небе появляется луна, Мари предлагает идти всю ночь.

Я бы и хотела, но вижу, что Кидлат на пределе, а нести его у меня нет сил. Устраиваем привал. Кидлата отправляем собрать веток для костра, а сами ловим и потрошим еще одну рыбу. На этот раз я даже прибиваю ее камнем, хотя и с закрытыми глазами.

Достав из коробка спичку, я поджигаю сложенные пирамидкой прутики. Кидлат хочет попробовать зажечь спичку, и я даю ему две штуки. Обе ломаются и падают – одна в костер, другая в реку. Пламя вскидывается и опадает, оставляя красноватый, каленый жар. Сидя у огня, мы рассеянно пощипываем рыбу и в какой-то момент обнаруживаем, что жарить уже нечего. Кидлат дремлет. Я оттаскиваю его от огня, а Мари идет к реке мыть сковороду.

Неподалеку какое-то чуть слышное гудение. В свете костра замечаю висящий на дереве серый конус. Я с усилием сглатываю. Осы всегда меня пугали, особенно с тех пор, как нана выкурила их гнездо на стене нашего дома. Гнездо было за моей кроватью, и по ночам я слышала, как они гудят. Сначала думала, что мне это только кажется, но однажды они покусали нану, когда она ударила щеткой по стене снаружи. Ей повезло, что укусов было только два – в шею и запястье. После окуривания за кроватью обнаружились сотни мертвых ос. Теперь от них осталась, наверно, только пыль.

– Все хорошо? – спрашивает Мари, вторгаясь в мои воспоминания.

– Вроде того, – отвечаю я после секундной заминки.

– Вот и хорошо. – Она сворачивается рядом с Кидлатом. Я ложусь по другую сторону от него, и она, протянув руку над спящим мальчуганом, пожимает мой локоть. Я отвечаю тем же. Какое-то время мы так и лежим, а потом Мари поворачивается на бок и шепчет: – Спокойной ночи.

Я думаю о нашей лодке «Лихим», оставленной на берегу. Скоро-скоро отлив унесет ее в море и погребет под песком, скрыв от всех наш секрет. Сон приходит зыбким, как волны.

Жарко так, что я просыпаюсь уже вся в поту. Дышится тяжело, как будто через пар. Небо такое же уныло-серое, как и накануне, и солнца пока не видно.

Скоро придут дожди. Надеюсь, мы доберемся до города раньше, но в таких делах не угадаешь. Иногда они приходят в ясные дни; облака накатывают, словно прилив, и обрушивают на землю потоки воды, которые смывают дома раньше, чем мы успеваем построить дамбы, уложить мешки с песком или связки тростника. Иногда они накрывают небо такими плотными и тяжелыми тучами, что оно, кажется, вот-вот упадет, как одеяло, но дождь лишь капает, будто в раздумье, и может в любой момент всосать всю влагу назад, в небо.

Джекфрутов на завтрак не осталось, и Мари раздает последние оставшиеся апельсины.

– Никогда больше не захочу апельсинов, – говорю я, отправляя свой в карман. Мари ухмыляется и жует свой. Эта ее одержимость апельсинами немножко меня беспокоит.

Попытка добыть еще одну рыбину заканчивается ничем: речные обитатели не успели проголодаться и держатся настороженно в утреннем свете. Наполняем животы водой и трогаемся в путь. Деревья жмутся к берегу, и мы петляем между ними. Кидлат пытается скакать и, споткнувшись, смеется. Приятно видеть его веселым, а не испуганным.

Через пару часов начинает сводить живот, а еще через час Кидлат тянет Мари за руку, показывая, что хочет есть. Ищем среди деревьев фруктовые, но вокруг только заросли колючей акации, хватающей нас за руки и плечи. Ломать ветки нельзя – на акациях живут дивата, духи-хранители, мстящие тем, кто вредит их дому. Когда нана рассказывала мне о них, я представляла красивых женщин в фут высотой, сидящих на ветках в оранжевом шелке. Теперь же, столкнувшись с острыми колючками, думаю только о том, что у богов, должно быть, очень толстая кожа.

В воздухе ощущается какой-то странный запах: сладковатый, дурманящий, слегка тухловатый. От него кружится голова и ноют зубы. Назвать его совсем уж неприятным нельзя, но тем не менее Мари накрывает нос туникой. За долгим поворотом реки вдруг открывается нечто такое, из-за чего мы с Мари останавливаемся как вкопанные. Плетущийся чуть сзади Кидлат наступает мне на пятку, но я едва замечаю.

Перед нами поляна, укрытая прекрасным ковром зеленого, черного и золотистого цвета. Он расстилается по обе стороны от реки, которая сужается в этом месте и ускоряет бег. Должно быть, исток уже близко. Нити блестят под лучами поднявшегося высоко солнца. Запах усиливается, и я чувствую, как кружится голова и тело словно засыпает. Примерно то же, по словам Бондока, испытывает пьяный. Сделать еще один шаг я не успеваю – Мари машет рукой.