Стивен Кинг - Томминокеры

Постепенно сгущались июльские сумерки. Стоял обычный вечер, и все выглядело нормальным…

Но в том-то и дело, что только выглядело .

Вот из библиотеки вышли Хилли Браун и Барни Эплгейт. Вслед за ними, как хвост за бумажным змеем, плелся младший братишка Хилли, Дэвид. Миссис Маккосланд спросила, какие книжки мальчики взяли в библиотеке, и те принялись охотно показывать. Но в глазах маленького Дэвида Рут прочитала сочувствие… и панику. Она уловила страх мальчика, но ничего не сделала. Два дня спустя, когда Дэвид бесследно исчезнет, Рут будет нещадно корить себя. Другой на ее месте оправдался бы, сказав: «Слушайте, у меня своих забот было предостаточно, где уж тут волноваться за посторонних мальчишек». Но Рут не из тех людей. Пустые напыщенные отговорки – не для нее. Ведь она уловила глухой ужас ребенка. Хуже того – покорность. Уверенность, что ход событий уже не остановить, что положение будет лишь ухудшаться, так уж суждено, ничего не поделаешь.

И словно в подтверждение ее правоты – опля! – Дэвид исчез. И Рут, подобно его деду, приняла на свои плечи груз тяжкой вины.

Достигнув ратуши, она повернулась и направилась домой, сохраняя на лице приветливое выражение, хотя готова была утратить силу духа. Чужие мысли крутились… и шелестели… и танцевали.

(мы тебя любим Рут)

(мы подождем Рут)

(шшшш шшшш ложись спать)

(да тебе пора в постель смотреть сны)

(о разных способах)

(«обратиться» о способах «обратиться» о способах)

Она зашла в дом, заперла входную дверь, поднялась наверх и уткнулась лицом в подушку.

Видеть сны о способах… «обратиться»?

«Если едешь – уезжай, если остаешься – меняйся…»

Боже, как же Рут хотелось узнать, о чем речь! Ведь что бы это ни значило, независимо от ее желания, с ней уже что-то происходило. При всем своем сопротивлении миссис Маккосланд уже «обращалась».

(да Рут да)

(спи… грезь… думай. «обращайся»)

(да Рут да)

Под шелест чужих, пугающих мыслей она погрузилась в сон, будто в черный водоворот. Вскоре констебль уже крепко спала поперек широкой кровати, даже не раздевшись.

Когда она пробудилась, тело немного ныло, зато в голове посвежело и прояснилось. Мигрень растаяла, словно туман. Месячные, так неуместно и даже постыдно вернувшиеся, когда Рут их уже не ждала, тоже прекратились. Впервые за две недели она ощущала себя собой. Оставалось принять продолжительный и прохладный душ, а потом обдумать ситуацию. Если понадобится помощь извне – почему бы нет. Если придется несколько дней, а то и недель провести с людьми, уверенными, будто Рут слетела с катушек, – значит, так тому и быть. Всю свою жизнь она зарабатывала репутацию здравомыслящей дамы, достойной доверия. Пора посмотреть, чего стоили все эти труды: удастся ли убедить кого-то принять всерьез ее речи, пусть даже звучащие точно безумный бред?

Рут начала снимать одежду, измятую за ночь, – но, едва дотронувшись до первой пуговицы, вдруг замерла. Язык нащупал пустоту между нижних зубов. В этом месте ощущалась тупая, неясная боль. Взгляд опустился на покрывало. Там, где ночью покоилась голова, теперь лежал выпавший зуб. Внезапно все перестало казаться таким уж простым – абсолютно все.

Тут Рут поняла, что мигрень вернулась.

Это лето еще не успело вовсю разгуляться – в августе Хейвен ждала неделя, когда температура будет ежедневно превышать отметку в сто градусов [91] 38 °C по Цельсию. , – но и теперь, в июле, жара и духота, установившиеся с двенадцатого по девятнадцатое число, измучили всех и каждого в городе, хоть убейте.

Улицы мерцали от зноя. Пыльные листья безжизненно висели на ветвях деревьев. Звуки далеко разносились в недвижном воздухе; в самые жаркие из этих проклятых дней шум старого грузовичка Бобби Андерсон, переделанного в землеройную машину, ясно долетал до Хейвен-Виллидж. Люди догадывались, что там, на ферме старины Фрэнка Гаррика, происходит что-то важное для всего города, но все молчали. Судьбу ее ближайшего соседа Джастина Хёрда, утратившего рассудок на этой самой почве , тоже предпочитали не обсуждать. Джастин, как и все «обращенные», строил разные механизмы, однако из-за его безумия они несли в себе потенциальную опасность. К примеру, машина, вызывающая гармонические колебания земной коры, способные привести к землетрясению, от которого штат раскололся бы надвое и одна половина сползла бы прямо в Атлантический океан.

Эту машину Джастин построил, чтобы выгонять проклятых кроликов и сурков из нор. Они, видите ли, грызли его дурацкий салат-латук. «Я все-таки выведу этих мелких тварей», – думал фермер.

Однажды, пока Джастин боронил пшеницу на западном поле (в тот день он осилил двенадцать акров, весь обливаясь по́том и растянув губы в застывшей маниакальной гримасе из-за переживаний о несчастных трех грядках салата-латука), к нему на участок явился Бич Джерниган и разобрал машину, сделанную, как оказалось, из деталей стереоустановки. Когда хозяин вернется и обнаружит свое изобретение в покалеченном виде, возможно, ему стукнет в голову свалить вину на треклятых сурков и кроликов. Если он решит восстановить прибор, Бич или кто-то еще придут и снова сломают эту штуковину. Ну а если повезет, сумасшедший изобретатель построит что-нибудь не такое опасное.

Каждый день солнце всходило на небо цвета бледного фарфора и потом застывало под крышей мира. У самой стены «Хейвен-ленча», в скудной тени от навеса рядком лежали собаки и тяжко дышали. У них даже не оставалось сил чесаться. Улицы были по большей части безлюдны. Время от времени кто-нибудь проезжал через Хейвен по направлению к Бангору или Дерри. Впрочем, не так уж и часто: по магистрали получалось гораздо быстрее.

Проезжающие неизменно отмечали внезапно и странно улучшающийся в этих краях радиоприем. Так, один водитель грузовика, свернувший от скуки с шоссе номер 9 на межштатную магистраль 95, настроился на рок-станцию, которая, как оказалось, вещала в Чикаго. А пожилая пара по дороге в Бар-Харбор поймала волну классической музыки из Флориды. Сразу же за границей Хейвена эта сверхъестественно чистая связь обрывалась.

Кое-кто из проезжающих испытал на себе куда менее приятные «побочные эффекты» в виде головной боли и тошноты, а то и очень сильной рвоты, что было слишком легко списать на протухшую от жары еду в придорожных забегаловках.

Маленький мальчик из Квебека, направлявшийся вместе с родителями в Олд-Орчард-Бич, успел за десять минут от одной границы Хейвена до другой потерять четыре молочных зуба. Его мать потом по-французски божилась, что никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Причем, по ее словам, у сына шатался только один. Той же ночью в мотеле зубная фея забрала добычу, оставив мальчику под подушкой четыре доллара.