Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

С виду спокойный Левинц, неожиданно резко встал, повернулся к Серёге, продолжавшему сидеть в задумчивой позе:

— А ты попробуй, стрелок, блядь! — неожиданно грубо, сказал он.

— Попробовать что ли? — так же спокойно произнёс Серёга, словно бы он спрашивал сам себя, продолжая невозмутимо изучать потолок.

— Парни, хорош! Мы же свои люди!

— Этот «свой» что ли? — спросил Левинц, пренебрежительно ткнув пальцем в Серёгу. — Да я таких «своих» на хую вертел, и в им рот пихал!

— Ты за базаром следи, а не то я тебе быстро варежку захлопну! — пригрозил Беркут, поднимаясь с кровати.

Симак встал между ними, ладонями вытянутых в стороны рук разделяя Бориса с сосредоточившимся Беркутом.

— Вы чего творите? — спросил он, поочерёдно глядя то одному, то другому в глаза.

— Ладно, камрад, всё, успокоились! — сказал Левинц, обойдя Симака полукругом, сел на кровать, потянулся к наполненной шнапсом стопке, и залпом опустошил её.

— Серёг, рацию при себе держи, не оставляй где попало! — попросил Симак Беркута.

— Ага, — усмехнулся Борис, — А то алкоголик Левинц её возьмёт, и будет кричать бандитам: мы тут, в бункере, мать его!

— Борь, успокаивайся давай, я понимаю что нервы, да и похмелье наверное не слабое, но надо как-то сдерживаться, если в коллективе живёшь; — посоветовал ему Симак спокойным тоном, усаживаясь рядом.

В этот момент рация заработала, до ребят доносились неразборчивые крики, мат.

— Похоже, попали они в мою ловушку! — злорадно произнёс Левинц, потирая руки.

— В ловушку Наёмника! — поправил Сергей.

— Ты помолчать можешь?! Такой красивый момент испортил! Триумф инженерной мысли превратил в обосранный подгузник!

Серёга смотрел на Левинца, поигрывая желваками.

— Давайте выпьем за это! — предложил вдруг резко повеселевший Борис.

Он поднялся, и пошёл в офицерский кабинет. Через минуту он вышел оттуда, подошёл к столику и поставил на него две идентичных своей стопки. Тут же наполнил их:

— Ну что, товарищи, за Победу! — торжественно, голосом видавшего жизнь боевого офицера из советских военных фильмов, предложил он.

Симак и Серёга молча взяли стопки, переглянулись, затем стукнулись тоненьким стеклом, расплёскивая шнапс, и выпили. Через некоторое время где-то на улице сухо жахнуло — звук шёл из коридора, ведущего в «ДОТ». Раздалась приглушённая автоматная стрельба.

— Опа-опа! Неужто Крап напоролся на растяжку Аскета? — спросил Левинц, не скрывая восторга.

— Похоже на то. Минус один, как минимум; — произнес, словно тост Серёга.

Улыбка с лица Левинца вмиг спала, он стал серьёзным, мрачным голосом сказал:

— Мы должны уважать врага, какой бы он не был свиньёй! — он всё же человек, и я предлагаю почтить память погибшего только что человека, стопкой шнапса!

Они снова подняли стаканы, Серёга хотел снова сомкнуть стопки, но Борис оборвал его, со всей серьёзностью сказав:

— Не чокаясь! Чему вас только в Гранитном учили?!

Они выпили. Зашла встревоженная шумом, доносящимся с поверхности Света, внимательно оглядела помещение:

— Парни, что там? — спросила она, указав пальцем в потолок.

— Приехали наши друзья! — радостно сообщил Борис. — Собирают наши гостинцы!

Они ещё выпили, потом долго сидели и о чём-то долго и мирно говорили. Потом к ним присоединились девушки, и вот они уже сидели одной большой компанией, изредка слышался девичий смех, иногда в стенах полутёмных коридоров отражались нечеловеческие звуки, издаваемые всё же человеком — по всей видимости, изрядно подпившим Левинцем. После этих звуков подземное сооружение вновь наполнялось громким смехом, казавшимся инородным телом в организме бункера, в туннелях-жилах которого пульсировала густая тьма. Наступила ночь, а банкет продолжался: они пили и смеялись так, будто бы всё это происходит в последний раз. Затем тёмный лес прорезали выстрелы, вспыхнули над полем осветительные ракеты, застрочили частые пулемётные очереди, шум взрывов срывал невидимые в темноте листья ближайших к полю деревьев. Ночной лес ожил, но ожил неестественной ему жизнью — а огнём и дымом, криками и болью, впитывавшейся в землю кровью — ожил той злобной человеческой жизнью, которой лес уже жил много лет назад. Тогда тут были люди, говорившие на чужом языке, и распоряжавшиеся землёй и лесом, словно истинные хозяева. Такие люди были тут и сейчас, спустя множество лет, но вот только в этот раз что-то с ними было не так; что-то большое и злое нависло невидимой угрозой над лесным царством. Это поле было язвой на теле леса: деревья тут часто росли ветвями вниз, листья желтели уже к середине лета, многие деревья засыхали, не успев прожить и половину отведенного им срока, птицы редко залетали сюда, и по утрам тут было тихо, словно на старом кладбище. Грибы тут росли и подчас вырастали до огромных размеров, потом словно резиновые шарики, они сдувались, и ещё долго лежали на земле — черви их не трогали. Изредка забегал кабан, или заблудившийся лось, но что-то забирало этих редких гостей, забирало и рвало на части, наполняя лесную чащу предсмертным визгом животных, полным страха и ужаса. Куски разорванных животных были разбросаны неведомой силой по всей лесной «язве», и весной удушливый запах гнилого мяса наполнял этот лес…

Друзья долго сидели, в обнимку, напевая потихонечку разные песни, о чём-то переговариваясь, рассказывая друг другу разные истории из своих жизней. Наступало утро. Компания ребят спала, в проветриваемом помещении, в котором, несмотря на хорошую вентиляцию, стоял отчётливый запах спирта. Все спали — кто где: Серёга спал на кровати, прямо в одежде, положив голову в ноги, а обутые в грязные ботинки ноги — на подушку. Левинц вообще спал голый, вместе с прикрывшейся одеялом Светой. Симак спал сидя на кровати, уронив голову на зелёный ящик, рядом с которым стояло ещё несколько точно таких же ящиков, которые притащил вчера хозяйственный Борис. Ящики были заставлены стаканами и стопками, тарелками с остатками еды. На одном из них лежала на боку банка из-под немецкой тушёнки, из которой просыпались на стол окурки. Вокруг столов тоже валялись пустые консервные банки, но уже современные. Искрами на полу отражали жёлтый свет ламп мелкие осколки стекла, раздавленной немецкой стопки. Алёна лежала за спиной Симака на кровати, прижавшись к нему всем телом. Первым проснулся Беркут, из-за естественного желания справить нужду. Он подошёл к громко храпящему Левинцу, и ткнул его твёрдой подошвой ботинка в розовеющую задницу. Тот перестал храпеть, что-то объясняя кому-то во сне, зашевелился. Серёга повторил действие ногой, и Борис нехотя разлепил опухшие веки.

— Э, ты чё? — охрипшим после сна голосом, спросил он.