Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

Я прижимаю к себе теплое худенькое тело Энни, вдыхаю запах леса, которым пропитаны ее волосы, целую ее в грязноватую щечку.

– Почему это ты все время так улыбаешься? – с подозрением спрашивает она.

Утро началось с того, что он держал Сару в своих объятиях: они шепотом обсуждали свою будущую совместную жизнь, и весь день потом с губ Дэниела не сходила улыбка. Он прямо-таки не мог стряхнуть эту улыбку со своего лица, хотя под серыми нависшими тучами словно накапливалась тяжелая жара, а бесконечная череда привычных дел успела утомить его и сделать его походку не такой легкой и более медлительной.

В итоге руки его начали соскальзывать с поручней плуга, что вызывало проклятия и насмешки со стороны Гэбриела, но и на Гэбриела, и на его насмешки ему было плевать. А когда он распряг лошадей и повел их домой, ноги у него подкашивались от усталости и скользили, он даже несколько раз упал, и Бетт была крайне недовольна травяными пятнами на его штанах.

– Ты же знаешь, как я ненавижу вымачивать белье и ту вонь, которая тогда от него исходит! – упрекнула его она, и он тут же попытался к ней подольститься:

– Бетт, ты поистине сердце нашего дома! Без тебя мы бы все точно пропали! – Он подхватил ее и закружил по кухне, пока она не завизжала, не засмеялась и не высвободилась из его рук.

– Да ладно, подлиза, убирайся, – сказала она, оправляя юбки. – Уходи с глаз долой, пока я снова про эти пятна не вспомнила. – Она покачала головой: – Что-то ты уж больно веселый сегодня.

– Натаниэлю невероятно повезло! – крикнул Дэниел, увернувшись от тряпки, которой Бетт на него замахнулась.

Незнакомая странная любовь к жизни бурлила в нем. Он чувствовал себя смертельно усталым, но понимал, что все равно не уснет, поскольку мысли его были заняты воспоминаниями о прошлой ночи. Как же все на свете изменилось с тех пор! Все прекрасное, что существовало в этом мире, словно стало еще прекрасней: нежные птичьи трели, ласковые глаза телят, юная листва на фоне тяжелых грозовых туч. Да, в тот день с рассвета и до заката Дэниела окружала только красота.

Во время вечерней трапезы он, набравшись храбрости, объявил отцу, что отказал Молли.

– Не могу сказать, что меня это так уж сильно огорчает, – ответил отец. – Она, конечно, девчонка хорошенькая, и ты вполне можешь с ней развлечься, коли захочешь, но жениться на дочке кузнеца? С какой это стати? – Он рассмеялся. – Ты мой единственный сын. А она что из себя представляет? Я понимаю, они могли бы целую ферму выиграть, а что получили бы мы? Раз в неделю по новой подкове? – Он снова расхохотался, но словно с натугой. Потом удивленно поднял брови и мотнул головой в сторону сына. Он был явно доволен собственной шуткой, а тот ее не оценил. И он решил повторить: – Неплохо, а? Раз в неделю по подкове в обмен на целую ферму?

Он снова засмеялся, потом утер глаза и добродушно заметил:

– Мне бы все равно пришлось такой брак запретить, сынок. Так что ты правильно поступил.

Дэниел положил ложку на стол, и полная миска густой селедочной похлебки так и осталась нетронутой. Значит, дочка кузнеца отцу не подходит. Каковы же будут его шансы, если он скажет, что хочет жениться на какой-то лохматой оборванке, дочке местной знахарки, которую все считают ведьмой? А ведь эта знахарка помогла ему, Дэниелу, появиться на свет. Эта знахарка пыталась спасти его мать и присутствовала при ее смерти. Но именно ее отец все эти годы считал ответственной за смерть матери.

Мать послала нас на берег залива, велела стучаться в каждую дверь и во что бы то ни стало постараться продать наши снадобья. Мне совершенно не улыбалось этим заниматься, но спорить с матерью не хотелось. Да и настроение у меня все еще было радужное после слов Дэниела.

Но вот первая женщина уже закрывает дверь у нас перед носом и орет:

– Убирайтесь! Никаких ваших заколдованных цветов мне не нужно!

А за спиной у нее тьма и теснота, и пахнет рыбой и древесным дымом.

– Нет, это же… белый вереск, – говорю я. – Он удачу приносит. – И Энни тут же протягивает ей букетик сухих цветов. – Вы положите их на ступеньки крыльца, чтобы они могли за вашим мужем присматривать, пока он в море. Или возле сетей, чтобы они вам полный улов принесли.

– Мы в своем доме и без вас защищены. – Женщина указывает мне на некий рисунок, нацарапанный на стене. Это магический круг, а в нем что-то вроде лепестков наподобие ромашки. Колдовской знак. Я впервые за много лет вижу такой. У меня холодеет внутри. – И никакие ваши заклятья нам не нужны. От вашей семьи всем одни только неприятности. Вон Гэбриел что рассказывает, какое заклятье вы на него наложили!

Больше всего мне хочется сейчас заткнуть Энни уши. Уголком глаза я замечаю некое движение, но, моргнув, прогоняю того пса прочь. Сейчас для нас важнее, чем когда-либо, чтобы нас никто ни в чем обвинить не смог. А Энни уже с любопытством на меня смотрит, и я поспешно говорю:

– Это же просто цветок! Он удачу приносит. И мы никогда никого не…

Женщина на минутку приоткрывает дверь и, высунув голову наружу, снова начинает орать:

– Погодите, новый-то магистрат нас, добрых прихожан, защитит, а таких, как вы, слуг дьявола из нашей деревни изгонит! Уж мне-то известно, что ты, нечестивица, с несчастными ребятишками Бартонов сделала! И если ты, поганка, еще хоть раз осмелишься пачкать своими грязными ногами мое крыльцо, я расскажу магистрату Райту все, что о тебе слышала, ясно? Убирайся!

И дверь захлопывается. Энни поворачивается ко мне, нахмурившись и по-прежнему сжимая в руках цветы, и спрашивает:

– О чем это она? Что мы такого плохого сделали?

А я вспоминаю кровавые расчесы на голове Гэбриела; его чесотка была вызвана моим гневом. Вспоминаю, как жестоко Джон избил Сэма Финча; вспоминаю ту глиняную куколку, которую мать сделала по образу и подобию Сэма. Вспоминаю, какие проклятия мать насылала на тех, кто ее обидел, желая рыбакам неудачного лова, крестьянам бедного урожая, а их детям болезней.

– Ей мы ничего плохого не сделали, – говорю я.

Что бы там ни случилось с детьми Бартонов, это, по крайней мере, точно не моих рук дело. С тех пор уж года три прошло. Я тогда даже еще и не начинала входить в силу. И уж тем более почти не пыталась ни заклятья плести, ни кого-нибудь проклинать.

Я закрываю глаза и снова вспоминаю: в тот год зима была особенно жестокой, земля промерзла насквозь, так что больно было ступать. А Энни была совсем еще маленькая, худенькая и беспокойная. Я тогда всю ночь пролежала без сна – очень болела голова, а живот прямо-таки сводило от голода, – и все прислушивалась к ее плачу. Потом все же встала, хотя у меня от слабости кружилась голова и немного подташнивало, и решилась выбраться из дома. Я надеялась вымолить в деревне хотя бы яблоко или пастернак, оставшийся с осени – все равно что, лишь бы это можно было сварить и накормить малышку.