Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

– Ты что, сок из меня давишь? Ты же мне больно сделала!

– Просто я очень тебя люблю, потому что ты такая замечательная девочка. – И я отпускаю ее. Потом беру ее лицо в ладони и всматриваюсь в него. Но она уклоняется от моего взгляда, хмурится и смотрит на меня так удивленно, словно я только что сплясала на столе джигу.

– Значит… ты и есть моя другая сестра? – спрашивает она.

Я смеюсь.

– Какая еще другая?

– Ну, та, что похожа на Сару, но вовсе не Сара?

Я треплю ее по спутанным волосам и подавляю в себе желание снова ее обнять.

– Конечно же, нет! Нет, что ты. Я это я. Такая же, как всегда.

Я сажаю ее к себе на колени, обнимаю, но стараюсь не прижимать слишком крепко, мы сидим так, и в лицо нам дует сильный морской ветер. Слова Энни, хоть и порожденные детской невинностью, в чем я не сомневаюсь, все же вызвали в моей душе беспокойство. Я чувствую себя странно легкой, пустой. Болит голова. Все эти ощущения давно мне знакомы и вызваны всего лишь недоеданием, и все же я с удивлением думаю: неужели я и вправду стала неким иным существом? Неужели Энни почувствовала эту перемену? Я, например, не могу больше вызвать в памяти целиком лицо Дэниела, или те чувства, которые испытывала при его прикосновениях, или те слова, которые он мне тогда говорил. Так, может, все это пережито не мной теперешней, а неким иным существом? Той самой «другой Сарой»?

– А знаешь, Энни, жизнь у нас скоро будет совсем-совсем другая.

Она вся изворачивается, чтобы посмотреть на меня, вытаскивает ведьмин камень и смотрит сквозь дырочку.

– Какая другая?

– Другая. Жизнь, где каждый вечер горит огонь в очаге, где стол полон еды. Жизнь с Дэниелом. – Я тут же спохватываюсь и жалею, что сказала это вслух. Но разве может Энни так уж мне навредить? Даже если она все им расскажет, они решат, что это просто одна из придуманных ею историй.

– Я вот никак не могу встретить ни феи, ни эльфа, – вдруг с огорчением сообщает она. – Я никого из них так ни разочка и не видала, а ведь это несправедливо! Это же они меня сюда прислали и сделали так, чтобы я в лесу проросла, а потом отдали меня тебе, мамочке и Джону.

– Ну, это уж они сами выбирают, с кем им встречаться.

Энни рассержена и швыряет найденный ведьмин камень на землю.

– Ну, такими вещами зря бросаться не стоит, – упрекаю ее я. – Лучше отнеси камешек маме, она сумеет его продать.

Энни начинает разгребать камни, пытаясь снова отыскать тот, что с дыркой, находит его, и я говорю ей:

– Ну, нам пора. Пошли. – Я целую ее в щеку и представляю себе, как было бы приятно, если б эта щечка стала пухлой от сытой и благополучной жизни. – Только ты никому не рассказывай о том, что я тебе говорила. А про Дэниела даже и не упоминай. Поняла?

Она хмурится, кивает и начинает снова складывать ракушки и водоросли в подол юбки. Потом говорит:

– А все-таки я буду очень рада, когда моя настоящая сестра назад вернется.

Мы идем домой, уверенные, что сегодня мать будет довольна нашим заработком. Наша тропа проходит мимо полей Тейлоров, и сердце мое тут же начинает биться быстрей, и я, невольно вытянув шею, выглядываю из-за зеленой изгороди. Но на поле никого нет, только ягнята, которых теперь держат в загоне; они там весело прыгают и играют, не ведая о том, какая судьба им уготована. Я приподнимаю Энни, чтобы и она посмотрела на ягнят.

Но когда я снова ставлю ее за землю, у меня за спиной вдруг раздается крик, и чьи-то руки хватают меня за плечи и крепко трясут. Не знаю, чего во мне больше – страха или надежды, – но быстро оборачиваюсь…

Конечно, это Джон! Хохочет так, что даже слюна в уголках его губ пузырится.

– Придурок! – ору я, разозлившись в основном потому, что это оказался не Дэниел.

– Ах вот ты где! – Энни так рада брату, словно все это время мы только и делали, что его искали. Она обнимает его за талию, а он ласково ерошит ей волосы и говорит:

– Привет, бельчонок!

– А это, Джон, наша другая сестра, – сообщает ему Энни. – Она похожа на Сару, но все равно не Сара.

– Даже так? Тогда говори, Другая Сестра, что ты всю ночь в лесу делала с фермерским сынком?

– Во-первых, не всю ночь. А во-вторых, ты уже спал, когда я домой вернулась. Было довольно поздно, и вы все спали.

Но Джон уже заметил, как я покраснела, и гнусно ухмыляется, не веря моему вранью.

– Ладно, ты эти сказки будешь маме рассказывать. Не сомневаюсь, она-то сразу тебе поверит.

И он убегает куда-то. Похоже, в сторону деревни, и меня снова одолевает тревога. Интересно, что у него на уме? Я настолько взволнована, что забываю отмыть ракушки от песка, и когда мы приносим их домой, мама сразу спрашивает, морща нос:

– Что это с ними такое случилось? – Потом она внимательно рассматривает камешек с дыркой, берет заработанную монету и с удовлетворением кивает.

– Мы собирались их вымыть, прежде чем домой идти, – пытаюсь я оправдаться.

– Собирались? Теперь-то какой смысл говорить об этом? – Мать сгребает ракушки в миску, вручает ее Энни и вытирает испачканные песком руки подолом юбки. – Хорошенько промой их у колодца. И не возвращайся, пока дочиста не вымоешь.

Я протягиваю к ней руку, пытаясь протестовать, но мамины слова останавливают меня. От удивления глаза Энни становятся круглыми, как две луны.

– Я одна туда пойду? – не веря собственным ушам, спрашивает она. – Сама?

– Да, сама. Ты уже достаточно большая. Ступай, ступай. Пора и тебе чем-нибудь полезным заняться.

Энни берет миску с таким восторгом, словно это корзина золота, и выскальзывает из дома, хотя уже начинают сгущаться сумерки. Мы с мамой стоим по разные стороны от стола, прислонившись к стене и прислушиваясь к бряканью раковин в миске и ликующему пению Энни. Мать бросает на меня такой взгляд, что мне снова становится не по себе, и я понимаю, что она нарочно отослала Энни прочь, а сама сейчас затеет со мной малоприятный разговор, но тут она вдруг подбегает к двери, распахивает ее и кричит:

– Назад! Назад! Сейчас же вернись домой!

Бряцанье ракушек начинает приближаться. Энни появляется на пороге, и мать говорит ей:

– Ты можешь ходить к колодцу, только если на лугу никого нет. Если там окажется кто-то из деревенских, даже те, кого ты не раз видела здесь, немедленно возвращайся домой. И ни в коем случае ни с кем не разговаривай. Поняла?

Мать снова входит в комнату, прижимая ладонь ко лбу и бормоча себе под нос:

– Она же совсем невинная, понятия не имеет, сколь сильна их ненависть. Не хочу я, чтобы в нее камень бросили, или гадость какую сказали, или отняли у нее что-нибудь.

И я сразу вспоминаю, с какой недоброжелательностью, с какими страшными обвинениями мы сегодня столкнулись в деревне. И такое отношение к нам еще усилилось с тех пор, как прибыл новый магистрат. А еще я вспоминаю фермерского работника. Но маме я ничего об этом рассказать не могу. В данный момент она вообще вызывает у меня страх. Движения у нее какие-то ломкие, нервные, и в глаза мне она избегает смотреть. И я, подавив беспокойство, решаю выждать. Похоже, она к чему-то готовится.