Ален Гри - Неправильный Египет

Даню секунду покоробило, когда забирал Светлану, Тому и Петю из этого самого дома. Но он не был суеверен.

Доехали и нашли дом старух Егоровых без приключений.

– Нам нужна Егорова Дарья Михайловна, – бодро констатировала Света, глядя на пенсионерку.

– Проходите, хорошие, Дарьи Михайловны, правда, здесь больше нет, – бабуля развернулась, приглашая войти.

– Как здесь нет? Она переехала? – две женщины и ребенок продолжали стоять на пороге.

– Переехала… скорее перешла… – тихо прошамкала старушка, медленно углубляясь в помещение.

– Ой. Как жаль. Как же так… Ведь мне сказали, что недавно… Послушайте, а куда переехала? Далеко? – Света закусила нижнюю губу, всё еще не решаясь войти.

– Заходите, дверь прикройте, а то сквозит, чай не лето уже.

Света и Тома переглянулись, и все вошли, прикрыв за собой дверь. Пете сразу не понравился этот запах. Когда ему сказали, что они едут к бабушке, в голове его живенько сформировались ассоциации из благоухания сдобных душистых пирожков с вишнями, дорогих шоколадных конфет в золотых обертках в сказочной хрустальной вазочке, апельсиновых парфюмов в ванной комнате. А в этой хижине, похоже, и вовсе не было ванной комнаты. И потом, Петя не понял, почему обещали ехать к бабушке, а приехали в деревню к дедушке, но спрашивать не стал.

Светлана застыла. Вот он, душок старости, на который наслоилось множество чужих, приходящих запахов людей, которые затоптали этот половичок и залоснили эти кресла, и расшатали эти табуретки. В дальнем углу на стене висели одна над другой две иконки разных стилей, времен и размеров в обрамлении маленьких гардин, под нижней иконой висела зажженная золоченая лампадка и немного коптила. В этом же углу под иконами стоял грубый деревянный комод, укрытый древним, чуть пожелтевшим от времени кружевом, на котором, в милом старческом беспорядке, лежала тонкая стопочка исписанных листочков, замасленные вырезки из старых газет, календарей и журналов, спички, оранжевые церковные тонкие свечки, стояла мелкая вазочка с квадратными печеньками и леденцами.

Старушка села в жесткое низенькое креслице, укрытое синеватым пледом с симметричными узорами, недалеко от комода.

– Дарья Михална уходит скоро, который день уж пошёл, – бабка то ли кашлянула, то ли крякнула – после определённого возраста всё больше странных звуков мы начинаем издавать. Света сначала не поняла.

– Да вы говорите. Я вижу, малому нездоровится. Рассказывайте. Я Ульяна Михална, сестра ёйная, можно звать баба Уля.

Света немного подумала, бегло осмотрела портреты под потолком и занавешенное зеркало.

– Извините, пожалуйста, мы не знали, что у вас горе, простите сто раз, даже не…

– Да что уж. Пожила Дарья полезно, ушла мирно. Вы про себя-то говорите. Надобно заботиться о живых. Дарья себя в обиду не даст.

Света посмотрела на Тому. Тома, тихо выдохнув, решительно сказала скороговоркой: «С прошлого ноября у сына что-то со здоровьем, быстро утомляется, никаких болезней врачи не нашли, в школу ходить не можем, пару часов посидит и начинает сознание терять, или вдруг, ноги ватными становятся, всё это бессистемно, то болеет, то вдруг выздоравливает ненадолго…»

К горлу подступал комок, и Тома не могла продолжать. Как-то неправильно было всё это говорить при Пете. Она замолчала, опустила глаза и обняла сына. Петрушу будоражили непривычные запахи. Маленькие запылённые окна с парочкой дохлых мух на неумело перекрашенных подоконниках, полутемное помещение и это сморщенное существо напротив, с потемневшими ладонями и потрескавшимися пальцами, говорящее странные вещи… Казалось, сердце кололось в голове, ему хотелось убежать, и он со всей силы прижался к матери. Лампадка погасла. Ульяна Михайловна взяла из-под кресла корзинку, вытащила спутанный моток шерсти и спицы. Глубоко посаженные глаза не по-старчески озорно посмотрели на Петрушу.

– Ну-ка, Володя, подсоби, распутай, в клубочек скатай. Умеешь? Али мал ишшо?

Тома, выпустила Петю из своих объятий и немного подтолкнула в спину.

– Давай, сына, скатаем клубочек. Только он не Володя, он Петр, – уточнила она, обращаясь к бабульке. Тоже мне, прорицательница, хотела угадать, да промазала.

Петя совсем не соображал, что от него хотят, но, перебирая вспотевшими ручонками, волнуясь, стал скатывать клубок. Баба Уля держала у себя в руках другой конец нити. Тома молча смотрела на его неуклюжие движения. А Светлана, продолжая сидеть, стала рассматривать дом и его обитательницу.

Классическая старуха, таких нынче не делают. Седые, с редкой чернью густые волосы, лоснились, очень гладко зачесанные назад в аккуратную гульку под красивый костяной серебристо-белый гребень. Лукавые, проникающие глаза, не смотрящие в упор, а только поглядывающие. Худое, в глубоких морщинах лицо, уже давно не понять, была ли в молодости красива. Хатка состояла из предбанника, переходящего в основное помещение и, очевидно, одной спальни. Проём в спальню был плотно зашторен. Скрипучий деревянный пол и выбеленные стены, по углам под низким потолком можно было разглядеть трещинки и редкие паутинки. Бесконечно уставший выдох был в этом доме, будто он утомлён жизнью, будто ему уже хотелось принять этих паучков, и эту пыль, а низкие окна просились в землю.

«Что я здесь делаю? В салоне полно работы. Даня ждёт в машине. Могли бы сейчас сидеть в кафе, держаться мизинчиками, вдыхая ароматы кофе и ванили. Вожусь с чужими больными детьми…»

Бабка протянула Свете другие нитки. Света взяла. Ульяна с интересом на неё посмотрела.

– Мош и ты клубочек смотаешь, подсобишь мне?

Светлана немного иронично улыбнулась и стала мотать, через пару секунд нить порвалась.

– Синтетика, – печально вздохнула Ульяна, забирая нитки обратно, – а раньше я котов вычесывала, такие с них жалетки тёпленькие, – и бабулька опустила глаза вниз, о чем-то задумавшись.

Свете уже очень не терпелось уйти. Ульяна кашлянула.

– Ну хватить. Давай-ка мне, чего намотал, а я тебе носочки свяжу. Или шапочку. Чего хочешь?

Молчание. Петя смотрел исподлобья и общаться не желал. Тома жестко посмотрела на старушку.

– Вы нам можете помочь, вы… видите, что с ним? Ну хоть что-то мне можно узнать? – она уже чувствовала, что приехали они зря, ей было стыдно за отнятое у подруги и ее парня время, ей было жаль Петю.

Ульяна Михайловна, наклонив голову набок, положила клубочек в корзинку и, глядя на потухшую лампадку, обратилась в никуда.

– Матрёна Михайловна, сестра наша, спит, но проснётся, станет вязать. Через две недели заезжайте, – она посмотрела в глаза Свете, – погань гнать надобно.

– Какую погань? Его сглазили? Прокляли? – вскрикнула Тома, а Света испуганно взглянула на бабку.