Валентина Хайруддинова - Нина. Таинственный Ник

– Хотите, не пойдем в милицию? Вы мне расскажите все подробно, в деталях, а я передам ваш рассказ.

Нина обрадовалась: визит в страшное здание милиции ее пугал, словно олицетворял беду, которая стряслась с Сашей. Девушке казалось: если она не переступит порог этого серого дома, все будет хорошо, и Саша вернется.

– Так зачем же ваш муж стал Мироновым?

Нина пожала плечами:

– Захотел.

– Он как-то объяснил это желание?

– Никак. Что тут объяснять? Спросил только: «Можно, я возьму твою фамилию?» Я сказала, что, разумеется, можно.

– Вообще-то у нас в стране принято жене брать фамилию мужа. Вас не удивила его просьба?

– Удивила немного. Пару раз я поинтересовалась, почему он так решил, но Саша только молчал или отшучивался. Я и отстала: мало ли, может, у него с фамилией связаны воспоминания детства. Он ведь родных потерял во время бомбежки поезда, потом – детский дом. А мне фамилии не жалко.

– Как же вашего супруга величали до того, как он стал Мироновым?

– Юзов.

– Тогда идите, звоните сестре. Вон там – телефон, вот – монеты. А я зайду на минуту.

Соколовский скрылся за тяжелой дверью, а Нина поспешно сбежала с крыльца и направилась к телефонной будке.

Надю в конторе не нашли, сказали: «Надежда Петровна на ферме». Пришлось просить, чтобы передали Надежде Петровне, как она появиться, позвонить сестре Марии Петровне.

Покинув будку, Нина в ожидании спутника присела на деревянную крашеную скамью. Утро мягко слало городу Кипелову солнечные лучи, которые уже почти не грели, но радовали глаз и душу. Напротив милиции располагалось старинное здание с белыми колоннами – кинотеатр «Аврора». Когда-то, еще до свадьбы, они с Сашей любили гулять здесь: за углом находился сквер с уютными аллеями и беседками.

Нина тяжело вздохнула, поежилась, чувствуя, как легкий ветерок пронизывает ее неприятным холодом, нетерпеливо оглянулась: ну где же Соколовский? Все-таки лучше сидеть дома: вдруг Саша вернется. Хотя сейчас он на работе. Тут Нина беспокойно заерзала – в голову ей пришла мысль: сходить на завод, увидеть Сашу и все узнать. Да, так и нужно сделать!

Когда появился Соколовский, Нина кинулась к нему со своей идеей:

– Товарищ Соколовский, я поеду на завод, поговорю с мужем.

– Давайте сядем в машину, вы неважно выглядите, – Соколовский взял девушку под локоть, – там поговорим.

– Да нет же, нет, нужно на завод, – упрямо твердила Нина, выдергивая руку, – я увижусь с ним, и все решится.

– Нина Петровна, Александр Федорович Миронов во вторник на работе не появлялся, сегодня – тоже. Конечно, поехать на завод нужно, но лучше я это сделаю сам. Вам необходимо прилечь…

Пока Соколовский говорил, Нина чувствовала, как покидают ее жизненные силы, будто выливаются вместе со слезами, что потекли по щекам. Потом свет вовсе померк – осеннее солнечное утро куда-то пропало, зато появился звон в ушах и противная тошнота.

Очнулась она от вкуса чего-то терпкого на губах, потом – во рту, закашлялась и открыла глаза.

– Давайте-ка, сделайте еще глоток, – плыл откуда-то голос историка, ставший фоном Нининой жизни в последние сутки, – вам нужно еще лежать и лежать. Больше на ваши просьбы не поддамся: отвезу к доктору. Пейте!

Нина послушно глотнула из горлышка фляжки горькую, обжигающую горло, однако душистую влагу, плохо соображая, где она и что с ней.

– Ну, все, достаточно, пожалуй, – объявил голос, – немедленно едем к Иванычу!

Вдруг перед глазами появилось небо, удивительно синее, и девушка перестала чувствовать свое тело. Потом до Нины дошло: Соколовский несет ее на руках. Нина смотрела в безоблачное небо и пыталась вспомнить, что же произошло.

В машине она окончательно пришла в себя, чего нельзя было сказать о Соколовском: он с явной тревогой рассматривал Нину и бормотал что-то вроде: «Немедленно к Иванычу!»

– Не хочу к Иванычу, – заявила Нина, – это от неожиданности обморок случился. Я и представить не могла, что Саша на завод не ходит.

– Ну, уж нет – нужно в больницу. Я очень испугался.

– Не надо, – энергично замотала головой Нина, – пожалуйста. Я больше не буду в обмороки падать.

Она ощущала приятное тепло во всем теле; головокружение не прошло, но не тревожило, а напротив – расслабляло.

– Я теперь готова согласиться с Маней: Саша у красотки.

– Не понял: что за красотка? – вскинул брови Соколовский, – откуда взялась?

– Если бы он пришел и признался, я бы не держала его, – не слушая собеседника, убежденно проговорила Нина, – но так нельзя поступать. Нужно всегда честно говорить о своих чувствах.

– Это только легко рассуждать, – заметил Соколовский, – а признаваться в чувствах очень сложно, а иногда – просто невозможно.

– Вовсе нет! У меня есть теория жизни без проблем: необходимо непременно говорить о том, что в душе творится, о чем переживаешь. Люди же не умеют чужие мысли читать – как им понять друг друга? От недопонимания – все неурядицы.

Нина говорила свободно и легко, не искала слова. Она чувствовала себя хорошо, даже бодро, ее впервые совершенно не смущал ехидный Соколовский. Нине захотелось доказать неправоту этого взрослого мужчины, и она почему-то верила: ее аргументы заставят Михаила Владиславовича изменить свое мнение.

– Знаете, сколько я страдала из-за всяких недомолвок, мучилась от того, что мы не могли с мужем поговорить по душам? Саша ведь в детдоме вырос, среди чужих людей. Он не понимал, почему я к сестрам привязана, делюсь с ними переживаниями и проблемами. Он мне предложение так смешно делал: еле выговорил. Я думаю: его никто не любил, не научил сочувствовать, выражать эмоции. Никто о нем не заботился – он этого и не умеет. Сколько я потратила, как вы говорите, драгоценного времени, чтобы объяснить ему: мне неприятно, когда он игнорирует меня, мою семью, дичится, предпочитает молчание и одиночество. Доказывала, что необходимо считаться со мной и моими чувствами. И не зря: постепенно Саша и к сестрам стал теплее относиться, и в мамином доме ремонт сделал без уговоров. Знаете, я совсем не понимаю, что теперь случилось.

Тут Нина вздохнула:

– Хотела вас убедить в правильности моей теории, но мой пример, увы, подтверждает обратное: получается, неправильно я все делала – ничего не сказал мне муж, просто ушел. А что вы все молчите?

– Вас слушаю, – отозвался Соколовский, – за три года я столько вас не слушал, как эти четверть часа.

– Так вы сами виноваты, – смело заявила Нина.

«Что это я?!» – тут же охнула она мысленно, но уже без всякого страха. Глянула на собеседника исподтишка – тот улыбался.

– Я считала вас злым, – решила идти до конца в своей откровенности Нина.