Валентина Хайруддинова - Нина. Таинственный Ник

– Даже так?

– Именно так. Вы ведь даже над Верой Степановной иронизируете.

– Открою вам секрет: мы с Верой в одном классе учились.

– С Верой Степановной? С директором? – поразилась Нина.

– Ну да. Но это прошу, – Соколовский прижал палец к губам, – не афишировать.

– Конечно! – закивала Нина.

Потом подумала секунду и спросила:

– А почему?

– Народ, глядя на меня, поймет, сколько лет нашему директору.

Нина засмеялась, потом храбро поинтересовалась:

– А сколько вам лет?

– Сорок один.

– Ого! – удивилась Нина, – ну, да, вы же воевали. А Саше моему – тридцать четыре. Только он моложе своих лет выглядит, может, от того, что блондин. Знаете, у него просто прекрасные волосы и глаза замечательные.

Соколовский повернул ключ зажигания, и машина легко тронулась.

– Вы сестре дозвонились? – вернул он Нину в реальность сегодняшнего дня.

Нина доложила обстановку с Надей и заявила, что поедет к ней сегодня же.

– Да вы, я вижу, совсем ожили. Вот что коньяк делает, – проговорил насмешливо Соколовский.

Девушка от изумления пропустила насмешку мимо ушей:

– Так вы дали мне коньяку?

– А вы не поняли? Я с войны привык носить с собой фляжку со ста граммами. Ну, тогда-то, конечно, во фляжку не коньяк наливался.

– Да как бы я поняла? В жизни не пробовала коньяк. А вы что же, всегда вот так пьете?

Соколовский оторвал взгляд от дороги, посмотрел холодно, как он умел, на спутницу и бросил коротко:

– Пью.

– Но это нехорошо, – заметила Нина, немного смутившись: суровый взор и интонация собеседника ее насторожила.

– Вы, Нина Петровна, решили учить меня жизни? Вынужден разочаровать: поздно.

Нина опешила: так резко Соколовский, какого она узнала в эти два дня, превратился в того, которого она знала три года.

Однако то ли коньяк, то ли ее собственная сегодняшняя речь о необходимости говорить откровенно, но что-то придало девушке смелости: Нина набрала воздуха и решительно спросила, повернувшись к Соколовскому и глядя на его строгий профиль:

– Вы, я думаю, сказали неправду: вы не пьете.

– Да, я еще лжец, совсем забыл.

– Но так невозможно разговаривать, – возмутилась Нина, отчаянно расхрабрившись, все-таки, наверное, от коньяка.

– Вот и давайте помолчим.

Колкая фраза, совсем в духе прежнего Соколовского, вконец расстроила девушку – она, внутренне сжавшись, как от удара, вдруг почувствовала себя несчастной, брошенной, обиженной всем светом. Ее отвага улетучилась – Нине захотелось в свою конурку: спрятаться под одеяло и плакать от жалости к себе.

Девушка отвернулась к окну, а там уже мелькали дома улицы Михайловской, то бишь Революции. Скорее бы приехать домой, остаться одной и дать волю слезам!

Однако, пропустив поворот на нужную улицу, они поехали дальше. Нина покосилась на Соколовского, но каменное лицо ее отпугнуло – она ничего не спросила. «Волга» свернула куда-то, катила, шурша, по пустынной улице.

– Что ж вы не спросите, куда я вас везу?

Голос Соколовского прозвучал так неожиданно, что Нина вздрогнула всем телом.

– Вы чего дрожите? – спросил тот ехидно, – ах, да, я запамятовал: вы же меня боитесь.

– Я не вас боюсь, а ваших насмешек.

– Помилуйте, да вам слова сказать нельзя. А как же теория о задушевных беседах?

Не зря она избегала общения с Соколовским: злой, высокомерный тип!

Нина, еле сдерживая слезы, вновь отвернулась к окну, смотрела на проплывающие мимо дома, однако ничего не видела.

Но постепенно мягкий шум мотора и мерное покачивание успокоили Нину. Она вдруг словно взглянула на себя со стороны и ужаснулась своему эгоизму. Вот обозвала Михаила Владиславовича злым, хорошо хоть не вслух, но ведь это совсем не так: он выручает ее, помогает, заботится. А она его и во вранье обвинила, и в пьянстве. Да и к Саше, наверное, несправедливо относилась, все воспитывала – муж и ушел к другой, не такой зануде. В других недостатки легко видеть, а своих, получается, Нина не замечает.

Машина тем временем остановилась в каком-то дворе.

Нина тихо сказала:

– Простите меня, товарищ Соколовский.

– Ради бога, Нина Петровна, это вы меня простите, старого дурака. Вы правы сто раз.

– Да в чем же?! Нет, я о себе только думаю хорошо, а людей обижаю, – Нина пыталась проглотить слезы, застрявшие в горле, чувствуя: еще чуть-чуть – у нее начнется истерика, прижившаяся в последние дни в ее организме.

– А Сергеев как же?

Сергеев – ученик пятого класса, гроза школы, шалопай и хулиган. Но он писал такие великолепные сочинения, придумывал такие фантастические истории, так артистично рассказывал их на уроке, что Нина диву давалась и ставила Сергееву пятерки. А когда в учительской в очередной раз мальчуган сопел и переминался с ноги на ногу перед сердито отчитывающим его учителем, Нина переживала, а после того, как Сергеева отпускали с последним предупреждением, доказывала, какой он талантливый, просто увлекающийся.

Вспомнив Сергеева, Нина невольно улыбнулась – слезный колючий ком в горле растаял.

– Разве что Сергеев, – сказала она, – но он ребенок, а я детей очень люблю.

– Я заметил, – кивнул Соколовский, – у вас одухотворенное лицо, когда вы с ребятами общаетесь или говорите что-то о них. Да вас все ученики обожают, не только Сергеев.

– Откуда вы знаете?

– Они мне сами рассказали.

Девушке приятно удивили слова Михаила Владиславовича. Она-то думала: он ее в упор не замечает – мало ли что там шуршит в учительской! Все же сложно разобраться в людях!

– Вы разговор перевели на Сергеева, – проговорила Нина, – но я, несмотря ни на что, в свою теорию верю. Я, правда, виновата, потому прошу прощения.

– Оставьте, прошу вас. Я-то фрукт еще тот: вас чуть до слез не довел.

– Просто я всегда плачу, если мне плохо, а сейчас, когда Саша пропал, так ничего не стоит из-за любого слова разрыдаться.

Соколовский повернулся к девушке всем телом, заговорил мягко, но твердо:

– Я прошу: не горюйте так. Лично я торжественно вам обещаю: первое – из-за меня вы уж точно никогда плакать не будете, второе – об исчезновении вашего супруга мы все, что возможно, выясним.

Он умолк, глядя на Нину. Если бы на месте Соколовского сейчас оказался кто-то другой, она бы решила, что смотрит коллега на нее ласково и даже с нежностью. «Это нервы», – отогнала девушка глупые мысли.

– Я на фронте в разведке служил, потом много лет – в уголовном розыске, – меж тем продолжал Михаил Владиславович, – а это что-нибудь да значит. Да и Лариса поможет: проконсультирует как специалист.

– Вы о ком? – не поняла Нина.

– Лариса, Лариса Андреевна Наумова. Я вам говорил – подполковник милиции.

– Нет, вы сказали – товарищ. Товарищ, выходит, женщина?