Алекс Вест - 10:18

На даче потребовалась моя помощь в двойном размере, теперь на повестке дня был ребенок, ребенок, ребенок. Я отошла не то что на второй план, а на сотый. Тетя и дядя уже не надеялись, что Ирвин и Хелен обретут детей, потому что они беспрестанно ругались, а теперь такое счастье, такое счастье!

Ри, принеси, Ри, посиди с Альбертом, Ри, убери, Ри, приготовь ужин, Ри, накрой на стол. Я не знаю, почему материнские обязанности возложили именно на мои плечи, но Хелен, она же творческий человек, ей надо бывать на спектаклях, у нее так много ролей, а у тебя все равно каникулы. Мне нравилось это состояние псевдоматеринства, ответственности, все взрослые восторгались, когда я шла с коляской и Альбертом гулять по улицам нашего поселения. Когда дома бывал Ирвин, а он работал достаточно много последнее время, мы с ним шли на прогулку на соседние участки, это было другое товарищество, как оно называлось, не помню, что-то космическое. В те времена мы были очень близки с Ирвином, он многое мне рассказывал, только почему-то в основном про себя, мной он не интересовался. Наверное, он не знал, о чем можно говорить с двенадцатилетней девочкой. Про школу пытался, про оценки, но кому это интересно в двенадцать лет.

Я очень изменилась в двенадцать, конечно, все так же боялась зеркал и призраков, но теперь мною руководили и побуждения романтики. Мне представлялось, что Альберт – это мой сын, и мы идем с мужем, а не с Ирвином, по берегу пруда, потому что на тех участках был пожарный пруд, грязный, купаться там было невозможно, но все одно хоть какое-то развлечение. Вот так мы и наматывали круги рядом с прудом, соседние дачи были поселением совершенно микроскопическим. Я не представляю, как у людей не ехала крыша видеть каждодневно одни и те же лица. Как часто бывает в фантастических рассказах интеллектуального толка, люди попадают в ограниченную реальность, то есть определенное измерение, которое сложно покинуть, и там они сходят с ума, друг друга съедают, убивают, насилуют, демонстрируют все самые отвратительные стороны личности, потому что им банально скучно, они устают созерцать одно и то же каждодневно, может, поэтому и происходят в нашем мире преступления и убийства, всего лишь от скуки?

Альберт рос хорошим малышом, если бы не попустительское отношение к его манерам. Ему разрешалось абсолютно все, в то время как мне – ничего, когда мне уже было шесть лет и я впервые переступила порог нашей дачи. Меня оскорбляло подобное раболепие перед младенцем, мало ли что он внук, я же ничем не хуже, и знают меня тетя и дядя гораздо дольше, поэтому я заслужила частичку уважения. К сожалению, не у всех взрослых людей имеются обширные знания по психологии, а если и имеются, то не всегда у хороших людей, поэтому я испытала некое подобие детской травмы в связи с появлением конкурента.

Хорошо, что взрослым хватало ума отпускать меня на прогулки с друзьями, а не делать из меня вечную няньку, как говорят некоторые не очень интеллектуальные люди, что нужно родить «сначала няньку, а потом ляльку», то есть сначала девочку, как менее привилегированную особь, а затем сына, что будет барчук, которому девочка будет всю жизнь прислуживать. И так говорил Ру обо мне и племяннике. Мирьям не могла иметь больше детей, как я писала ранее, у нее, как я поняла, были очень серьезные проблемы со здоровьем, сейчас я понимаю, что, скорее всего в попытках зачать сына, бывшего для Ру идеей фикс, она потеряла обе маточные трубы на хирургическом столе. Впервые я об этом услышала от Хелен, которая беседовала с моей тетушкой, они не дружили, тетя не очень любила Хелен по причине ее легкомыслия, ей казалось, что Хелен рано или поздно начнет изменять Ирвину, правильному и домовитому, как впоследствии и случилось, но в те времена, когда Хелен была нужна ее помощь, она любила вести с тетушкой доверительные беседы, обсуждать известные ей дачные новости и сплетни. Тетя моя была человеком с весьма суровым характером, прямолинейной, и она, я помню, тогда осудила Ру, она назвала его жестоким, поскольку он заставлял жену беспрестанно беременеть, несмотря на протесты и нескончаемые хирургические вмешательства. Как сказала она тогда, и я хорошо запомнила это, «от нее не осталось живого места, в те годы она ходила чернее ночи, она сильно похудела, волосы лезли, как же хорошо, что все ее мучения прекратились, когда шансы сошли к нулю».

Как было бы логично предположить, Ру и Ирвин теперь стали лучшими друзьями. Хелен, не будучи слишком умной, все же чувствовала своеобразные флюиды зависти Ру, посему его сторонилась и старалась свести общение своего ребенка и этого человека к минимуму. Ирвин же был более простодушен, он считал, что Руди нравится пухлощекий младенец, его творение, и восхищался тем, с каким умилением Ру всегда обращается с Альбертом, приходя к нам в гости.

Альберт стер и меня из жизни Руди. Он поглотил все внимание. Когда я, неказистый подросток, сидела и писала на веранде рассказы, читала книги, что привезла из дома или те, которые предоставляла мне тетушка, поскольку на даче у нее имелась небольшая библиотека, иногда рисовала разноцветными фломастерами, подаренными Ирвином, Ру умилялся на то, как Альберт уронил ложку с детского столика или игрушечным молотком колотил по машинке. Альберта я очень сильно люблю и любила, безумно, он так стал меня понимать, когда вырос. Именно эта любовь и жалость к себе, что родного брата или сестры у меня никогда не будет, помогли мне полностью исключить все негативные последствия детской ревности. Однако одиночество мое увеличилось, и я все чаще старалась бывать в кругу друзей.

Мы в те времена увлекались фотографией и видео, поэтому у меня сохранились кассеты из того времени. У Умберто родители смогли купить видеокамеру и достаточно попустительски к ней относились, он спокойно брал ее, когда хотел, и мы стали снимать фильмы. Вначале это напоминало любительскую кинохронику, где мы каждый давали интервью и изображали российских политиков – Жириновского, Ельцина, Горбачева, кого проще и характернее можно было передразнивать. Затем я стала писать сценарий для фильма, в котором нас зовут всеми этими вымышленными именами, которыми сейчас мы и называемся в книге. Мы не планировали, правда, снимать наши семьи, поэтому для родителей я придумываю сейчас имена дополнительно, но мы отнеслись к созданию кино невероятно серьезно.

Я играла одинокую писательницу, которая проживает одна в своем загородном особняке и ее ночью стали преследовать кошмары. Она погружается в свои сны, дабы отыскать того, кто преследует ее в них. В некотором роде, еще до того, как я прочла об этом феномене в специальной литературе, мы пытались изобразить в нашем фильме осознанные сновидения, где человек покидает свое физическое тело и путешествует по другому миру, похожему на наш. Лиор была в моем фильме моей секретаршей, которая руководила изданием моих рассказов. Кристина – моей лучшей подругой, она как раз приехала и ела поменьше прежнего, немного вытянулась, поэтому стала входить в кадр. Умберто тогда играл моего лучшего друга, гомосексуалиста. Вы думаете, что дети не знают, что это, но вы ошибаетесь, тогда по телевизору постоянно выступал Борис Моисеев, и мы великолепно знали, кто эти люди, хотя тогда над ними по-доброму и посмеивались. Почему в нашем кино появился подобный персонаж – скорее всего из-за того, что картину мы изготавливали в духе американских фильмов, и там всегда у главной героини, представительницы богемы, имелся близкий друг-гомосексуалист. Это казалось веянием моды. Антонио принял на себя роль ночного преследователя. Он имел образ, подобный Фредди Крюгеру, персонажу «Кошмара на Улице Вязов», однако, в отличие от оригинала, он беспокоил лишь одного человека, мою героиню, и по профессии он был не кочегаром, а сыщиком.