Кодзи Судзуки - Кольцо (другой перевод)

— Что я вижу?! Это не собрание ученых, нет — это вся Япония ополчилась на меня и хочет растоптать результат моих трудов! Средства массовой информации сначала подстрекают толпу, направляют ее мысли в нужную им сторону и ждут, довольные собой. Только вот потом, когда дело уже пошло, газетчики почему-то не в силах противостоять мнению толпы. Им ничего не остается, как только идти на поводу у разбушевавшегося большинства! Какой позор!

Этой пламенной речью и закончилось неудачное выступление Сидзуко.

Разумеется, что после столь резкой критики в свой адрес журналисты разнесли скандальную «демонстрацию экстрасенсорных способностей» в пух и прах, а самого Икуму обвинили в некомпетентности.

Редакции газет не могли смириться с тем, что Икума попытался списать провал своего эксперимента исключительно на их счет. Следующим утром все газеты пестрели разоблачающими заголовками: «Откровенная подделка», «С оборотней сорвана их благообразная личина», «Профессор-шарлатан из Т***ского университета», «Неудавшийся эксперимент положил конец пятилетним дебатам», «Торжество современной научной мысли».

И ни одной статьи в защиту Сидзуко и Икумы.

В конце пятьдесят пятого года Икума развелся с женой и уволился из университета. Он твердо решил развить в себе экстрасенсорные способности. К тому времени Сидзуко чувствовала себя совсем плохо: у нее развилась обостренная форма мании преследования. Несмотря на это, Икума оставляет ее и уходит в горы, где в течение некоторого времени практикует «водный массаж» — подолгу стоит под водопадом. Не рассчитав свои силы, он в конце концов заболевает туберкулезом. Его помещают на лечение в туберкулезный санаторий в Южном Хаконэ. Душевное состояние Сидзуко все более ухудшается.

Садако, которой тогда исполнилось восемь лет уговаривает мать вернуться в Сасикидзи, чтобы быть подальше от газетчиков и их сплетен. Они возвращаются в родные края, но проходит несколько месяцев, и Сидзуко, ненадолго оставленная без присмотра, сбегает из дома и бросается в кратер вулкана Михара.

Судьба сыграла над всеми троими злую шутку. Их и без того хрупкий союз был жестоко разрушен до самого основания…

Асакава и Рюдзи дочитали факс одновременно.

— Так значит, ненависть… — пробормотал Рюдзи.

— Ненависть?

— А как ты думаешь, что чувствовала Садако, когда ее мать бросилась в вулкан?

— Ты имеешь в виду ненависть к масс-медиа?

— Не только. Эта ненависть направлена на «толпу», о которой говорил Икума. О тех людях, которые сначала восхищаются тобой, чуть ли не носят на руках, но стоит ветру поменяться, и вот они уже смеются тебе в лицо и распускают про тебя сплетни. Садако жила с родителями с трех до восьми лет. За это время отношение толпы к их семье изменилось на сто восемьдесят градусов — от восхищения до презрения. Неужели ты думаешь, что девочка этого не почувствовала?

— То есть ты считаешь, именно поэтому ненависть Садако теперь направлена на всех?.. Прямо вот так, без разбору? — Асакава произнес последние слова, как бы оправдываясь. Он чувствовал себя отчасти виноватым, потому что, как ни крути, а он тоже один из представителей средств массовой информации.

В эти слова, подспудно надеясь на прощение, он вложил все свои противоречивые чувства. Ведя внутренний разговор с Садако, он словно говорил: «Да, я журналист, но я скептически отношусь к своей профессии. Я помню обо всех ее недостатках».

— Что ты там бормочешь? — с любопытством уставился на него Рюдзи.

— А? — Асакава и не заметил, что, увлекшись своими мыслями, начал рассуждать вслух.

— Ну ладно. То, что мы узнали, в какой-то мере объясняет нам, почему Садако выбрала именно эти образы. Сперва вулкан Михара: ее мать бросилась в кратер этого вулкана, а на следующий год девочка предсказала его извержение. Понятно, что эти события произвели на нее неизгладимое впечатление.

Следующая сцена — иероглиф «гора». Это, судя по всему, первый опыт «ментальной фотографии», который Садако проделала, будучи совсем еще младенцем.

— Почему это «младенцем»? — Асакава не мог понять, почему Рюдзи считает, что этот «ментальный снимок» сделан Садако в столь раннем возрасте.

— Ну не младенцем, — пошел на попятный Рюдзи. — Но все равно совсем маленьким ребенком. Ей года четыре было. Или, может быть, пять… Неважно.

Следующая сцена — игральные кости. Значит, Садако присутствовала в тот день в зале. И, конечно же, она очень волновалась за мать и хотела, чтобы та угадала выпавшие на костях цифры.

— Погоди-ка. Но если так, то получается, что Садако отчетливо «видела», что показывают кости в чугунной чаше! — Сцена с игральными костями была одной из тех, которые Асакава и Рюдзи «видели собственными глазами».

— А какое это имеет значение?

— Ну как же? Ведь ее мать, Сидзуко, не смогла их увидеть!

— Ну и что такого? Мать не смогла, а дочь смогла. Я не вижу в этом ничего странного. Понимаешь, хотя девочке тогда было всего семь лет, она уже обладала экстраординарными способностями, очевидно, превышающими способности ее матери. Поэтому ей и удалось противостоять мысленной атаке сотни человек, находящихся в зале.

Сам посуди, она же смогла спроецировать изображение на электронно-лучевую трубку! Это тебе не негатив засветить. Тут гораздо более сложный процесс, совсем другой механизм действия. Шутка ли — пятьсот двадцать пять линий развертки изображения! А Садако смогла. Вот какая силища!

Но Асакаву было не так-то просто убедить:

— Но если она такая способная, то почему бы ей не изобразить что-нибудь поинтересней на фотопластине профессора Миуры?

— Ох, какой же ты упертый. Ну рассуди сам, вот, например, Сидзуко: люди узнали о ее способностях, и что из этого вышло? Это не помогло ей найти свое счастье. И даже наоборот, можно сказать, что из-за этих своих талантов она стала глубоко несчастной. Разумеется, ей не хотелось, чтобы дочь пошла по ее стопам. Наверняка она не раз говорила Садако, что лучше скрывать свои способности, и тогда можно будет жить спокойно, как обычные люди. Поэтому девочка обуздала свою чудовищную силу и спроецировала на фотопластину ничем не примечательное изображение.

«Ясно, — подумал Асакава. — Это объясняет случай в театральной студии. После репетиции все разошлись, и Садако Ямамура думала, что осталась одна. Телевизоры тогда были еще в новинку, и ей захотелось попробовать свои силы на непривычном устройстве, но так, чтобы никто не узнал, тайком…»

— Хорошо, а старуха из следующей сцены, кто она? — спросил он у Рюдзи.

— Понятия не имею. Может, эта старушка являлась Садако во сне с пророчеством или что-нибудь в этом роде… Она такие словечки употребляет — не разобрать ничего. Между прочим, ты заметил что на острове почти никто уже не говорит на диалекте? Вот то-то и оно. Может, эта старушка еще в эпоху Камакура [14] Эпоха Камакура — с 1192 по 1333 год. жила или, может быть, имела какое-нибудь отношение к отшельнику Одзуне… На вид-то ей тысяча лет, не меньше, — Рюдзи ухмыльнулся.