Сакс Ромер - Ведьмино отродье

— Ясно, — нахмурился Кеан. — И что ты ответила?

— Сначала ничего: я удивилась и… испугалась. Даже объяснить не могу, что я почувствовала, но это было ужасно, да, ужасно!

— Ты, конечно, сказал ему об этом?

— Сказала, что не смогу увлечься им как-то по-другому, что даже подумать о таком не могу. Попыталась не задеть его чувства, но он… оскорбился. Сказал таким странным, сдавленным голосом, что уезжает…

— Уезжает! Из Англии?

— Да, и попросил кое о чем необычном.

— О чем?

— В тех обстоятельствах — мне было его так жалко, сам понимаешь — я не смогла отказать. Он попросил мой локон!

— Локон! А ты?

— Я же сказала, что не смогла отказать и разрешила ему срезать небольшую прядь, у него даже ножнички были. Ты злишься?

— Конечно нет! Вы же выросли вместе.

— А после, — она помолчала, — его как подменили. Я вдруг испугалась — сильно испугалась…

— Феррары?

— Не совсем его. Даже не могу объяснить! Меня охватил непомерный ужас. У него лицо поменялось, я его таким никогда не видела. В нем было что-то… — ее голос дрожал, она словно не хотела договаривать фразу, — что- то зловещее… порочное.

— Ты его не видела с тех пор?

— Нет, больше он не приходил к нам.

Кеан, положив руки девушке на плечи, наклонился и с какой-то грустью посмотрел в ее испуганные глаза.

— Тебя он больше не беспокоил?

Она отрицательно покачала головой.

— У тебя такой вид, как будто ты все еще тревожишься. И местность вокруг дома, — он нервным жестом показал на лежащий в низине сад, — нездоровая. Тут лощина, ты только погляди, какая трава высокая, да и комаров изрядно. Ты плохо выглядишь, Майра.

Девушка задумчиво улыбнулась.

— Мне надоела Шотландия, — сказала она. — Ты не представляешь, как я тосковала по Лондону. Хотя не отрицаю, что там я чувствовала себя лучше, даже было немного стыдно — выглядела как деревенская молочница.

— Но здесь тоже никаких развлечений, — нежно сказал Кеан, — ты одна, мистер Сондерсон ничего, кроме своих орхидей, не замечает.

— Они очень красивые, — мечтательно произнесла Майра, — они и меня очаровали. Я единственная в доме, кого он пускает в оранжерею…

— По-моему, ты проводишь в ней слишком много времени, — прервал Кеан, — там же очень жарко и душно…

Майра игриво покачала головой и похлопала его по руке.

— Со мной все в полном порядке, — сказала она почти

так же весело, как бывало, — а теперь и ты вернулся…

— Не нравятся мне эти орхидеи, — упрямо ворчал Роберт. — Это пародия на настоящие цветы. Вот сравни какой-нибудь одонтоглоссум с розой и сразу увидишь, что это чертовщина поганая, а не цветок!

— Чертовщина? — Майра рассмеялась.

— Да, чертовщина! Растут они в малярийных болотах и гибельных джунглях. Ненавижу орхидеи. И атмосфера в оранжерее не может быть чистой и здоровой. Это все равно, что проводить много времени в бактериологической лаборатории!

Майра с притворной серьезностью покачала головой.

— Только бы мистер Сондерсон не услышал тебя. Орхидеи — его дети. Его привлекает таящаяся в них загадка: они действительно зачаровывают. Просто смотреть на бесформенную луковицу и гадать, в какой цветок она превратится, увлекательнее самого захватывающего романа! Вот скоро, где-то ближе к концу недели, должна зацвести одна из них: он прямо с ума сходит от нетерпения.

— Где он ее взял? — спросил Роберт без всякого интереса.

— Купил у одного человека, а тот, почти наверняка, ее украл! В свертке было шесть луковиц, выжили только два растения, и одно из них заметно обогнало по росту другое

— оно такое высокое… — Майра подняла руку примерно на метр от земли, обозначив высоту орхидеи.

— Оно уже цвело?

— Нет, но бутоны — огромные, гладкие, продолговатые

— распустятся в любой момент. Мы назвали этот цветок «Тайной», я сама ухаживаю за ним. Мистер Сондерсон показал, что делать, и если растение действительно окажется новым сортом, а мы почти уверены в этом, он собирается отправить его на выставку и назвать моим именем! Разве ты не гордился бы, если бы орхидею назвали в честь твоей…

— Моей жены? — докончил Кеан и взял Майру за руки.

— Я и так очень горжусь тобой…

Доктор Кеан прошел к окну, старинному, в свинцовом переплете. У кровати стояла лампа, и он поправил абажур так, чтобы свет падал на бледное лицо пациентки — Майры Дюкен.

За последние два дня в ней произошла ужасная перемена. Девушка лежала с закрытыми глазами, а на изможденном лице играли зловещие тени. Дыхание стало почти неразличимо. Доктор Брюс Кеан вполне заслужил свою превосходную репутацию, но этот случай поставил его в тупик. Он понимал, что Майра умирает на его глазах; перед мысленным взором все еще стояло искаженное страданием лицо Роберта, с мучительным нетерпением ожидающего вестей внизу, в кабинете мистера Сондерсона; но, тем не менее, Брюс ничего не мог поделать. Он смотрел из увитого розами окна вдаль, поверх кустарника, туда, где лунный свет серебрил листву деревьев.

Там располагались оранжереи, и, повернувшись спиной к кровати, Кеан долго стоял, задумчиво глядя на далекое мерцание их стекол. Только что ушли Крейг Фентон и сэр Элвин Гроувз, вызванные доктором на консилиум. Заболевание Майры озадачило и их — они пребывали в полном недоумении.

Внизу Роберт мерил кабинет шагами, размышляя, выдержит ли его рассудок последний удар, которым грозило будущее. Они с отцом знали, что за странной болезнью, начавшейся в тот самый день, когда Энтони Феррара в последний раз посетил дом Сондерсона, кроется нечто зловещее.

Выдался невыносимо жаркий вечер, не было ни ветерка, и, несмотря на распахнутые окна, воздух в комнате казался тяжелым и безжизненным. В нем все еще витал сладковатый, но невыразимо отталкивающий аромат. Запах постепенно овладевал домом. Живущие там уже настолько привыкли к нему, что перестали замечать.

Вечером, в комнате больной, доктор Кеан лично жег какие-то пахучие вещества, чем немало удивил сиделку и коллег. Теперь едкие пары выветрились, и воздух вновь наполнился слабым запахом чего-то сладкого.

В доме не раздавалось ни звука; когда к пациентке, тихонько открыв дверь, вошла сиделка, Брюс задумчиво смотрел в окно в направлении оранжерей. Он повернулся и, вернувшись к постели, склонился над девушкой.

Ее лицо напоминало белую маску; она по-прежнему была без сознания; доктор не замечал перемен ни к лучшему, ни к худшему. Но пульс бился медленней, чем раньше, и Кеан подавил стон отчаяния: таинственная прогрессирующая слабость могла окончиться только одним. Опыт подсказывал ему, что если ничего не предпринять — а все, что они перепробовали до этого, не принесло никаких результатов, — Майра умрет к рассвету.