Тим Вернер - Двенадцать шагов. Книга 2

Она нравится ему сейчас, искренностью и детской непосредственностью.

Нравится, как она рассматривает амулеты. Как ребёнок — игрушки. Ну а почему бы ей не быть ребёнком? Её некому было воспитывать: она была одна с самого детства. Он тоже. Драконов сложно назвать хорошими воспитателями, потому — он тоже.

Ей нигде нет места, нигде нет дома и нет существа, к которому хотелось бы вернуться. У него тоже. Судя по тому, что видится под её непонятным гипнозом, понемногу ему интересно всё. Но никто конкретно.

Они вообще слишком похожи, потому придётся признать ещё одно: она не остановится. Он с ней не договорится.

Её ненависть не из тех, что вылечишь парой фраз. Потому она и не говорит о ней — не о чем говорить. Он знает, как это: когда не остановишься. Это знают драконы. Это узнают тролли. И кто-нибудь будет следующим, кто попадёт под очередную раздачу.

— Имира, — неожиданно ответила она.

Подняла огромные глаза на него. Резко отодвинулась, будто сама испугалась, что сидит так близко.

Она больше не светилась, не бликовала в лучах Ирхана. То ли тот опустился ниже, то ли окончательно высохли капли, но она перестала быть светящимся существом из глубин. Стала девчонкой. Человечной, осязаемой.

И стала проблемой.

Потому что он так и не понял, что случится с ним, когда он уснёт — а рано или поздно он уснёт. Но точно знал, что случится с остальными. Её не остановишь уговорами. И пока не ткнёшь ножом, она никуда не денется. И они не смогут деться: она не уберёт эти водовороты с камнями, не усмирит ветер. Ветер не подчиняется ей, бурное море здесь — не её рук дело. А он так и не понял, как проплыть обратно, чтоб ничего не зацепить.

Алекс долго, задумчиво смотрел ей в глаза. Наконец спросил:

— Так ты, говоришь, часто меняла место жительства?

И снова её глаза будто вытянулись по вертикали, и теперь она стала выглядеть совсем странно, страшно и чуждо. И именно в этот момент Алекс понял: она ему нравится.

А потом вдруг понял ещё одно: сейчас он видит в ней не кого-то из своих бывших — себя.

"Вот это я понимаю, самовлюблённость", — мысленно фыркнул он, хотя прекрасно понимал: дело не в том, что она что-то делает с ним, сейчас она ничего не делает, сейчас он не под гипнозом, сейчас он видит вещи ясно. Она просто действительно похожа на него.

Оба одиноки. Оба чужды этому миру.

— Место жительства? — переспросила она тем временем и моргнула всё ещё огромными, вытянутыми глазами.

Да, они похожи, только она тормозит больше. Видимо, сказывается нехватка общения с людьми.

— Ты бывала на многих островах, — объяснил Алекс. — И вряд ли они находятся рядом друг с другом. Значит, тебе пришлось много плавать, так? Значит, ты хорошо умеешь плавать?

— Я не понимаю, — честно сказала она.

Вот, дошли до той стадии беседы, когда она может позволить себе говорить честно. С другой стороны, она всё время говорила честно. Детская искренняя непосредственность — это всё, что у неё было. Это — и жажда мести вместе с твёрдой уверенностью, что все встреченные на пути люди должны умереть.

— Это важно? — спросила она.

— В воде ты себя чувствуешь так же комфортно, как и на суше? — объяснил Алекс.

— Это важно? — повторила она.

— Ты можешь показать нам выход, — сказал он. — Ты же видишь: мы не враги. Если ты будешь плыть отсюда, а мы медленно вести лодку следом за тобой, мы сможем выбраться. И даже больше: ты сможешь показать нам, как вернуться туда, где мы сбились с курса.

— Зачем мне это делать? — удивилась она.

— Мы не враги, — повторил он.

— Ты не враг, я вижу, — согласилась она, подумав. — Людей не отпущу. Я поклялась. Себе, погибшим братьям и сёстрам, морям и ветрам. Поклялась на их крови и...

— Понял-понял, — устало отмахнулся Алекс.

"Не вышло. Будем думать дальше".

— Ты не убил меня, — напомнила она. — Я не убью тебя, помогу тебе выбраться. Будет честно.

— Ну-у... — протянул он неуверенно.

Оглянулся на товарищей. Сид уже, кажется, спал. Остальные сидели рядом, молча, будто их уже не было, будто она уже их убила.

Всё честно. Всё логично. И если учитывать роль, которую они могут сыграть в предстоящей битве, наверное, лучше уж выбраться Алексу, чем не выбраться никому из них. И чем если выберутся только они, без него...

Так. Почему он сейчас взвешивает последнее? У них вообще нет шансов, Имира чётко дала это понять. Так почему он взвешивает несуществующие шансы?

"Потому что — будь уже честным с собой, и так постоянно врёшь — на самом деле шансы есть. И тебе даже хочется дать их парням. Тебе даже нравится такой выход из ситуации, потому что это выход и для тебя тоже".

Он может предложить Имире обмен.

Пусть она выведет его людей — и тогда он останется. Она согласится: она слишком одинока, чтобы не согласиться, уж он-то знает. Он останется и даже — да, он не только себялюбив, но и самоуверен, — сможет удержать её от новых убийств. Кто сказал, что спасать мир нужно, обязательно сражаясь с драконом или Горными? Он всю свою жизнь только и пытался спасать мир не так, иначе. Он договаривался, останавливал. И вот — возможность.

Спасти, может, не мир, но нескольких следующих на очереди рыбаков, живущих рядом со следующими на очереди островами.

Это ведь добрее, это мудрее, чем любая битва, чем объявление войны любому виду — тем более, объявление войны от Алекса, которое происходит всегда незаметно для этого самого вида, всегда исподтишка и в спину.

Это правильно: остановить и её, и себя. Это правильно: остановиться. И не возле Ами, которая об этом только и мечтает, и не возле людей вообще — а чёрт знает где, на затерянном посреди моря острове.

Всё тут правильно.

Но если взвешивать Алекса и четвёрку дураков, что приплыла вместе с ним, Алекс выходит гораздо весомее. И сейчас нужно вытаскивать с острова его. У него ещё дела остались. Подраться с Горными. Добить троллей. А потом уже — вернуться сюда и спасать мир от Имиры.

"Опять врёшь, — сказал себе Алекс. — Ты не вернёшься. Ты никогда не возвращаешься. Вон даже до Империи добраться не можешь".

— Что? — спросила она напряжённо.

И снова в ней виделась Амика. Которая знала, что он вот-вот уйдёт, которая знала, что не удержит, но в глубине взгляда таилась едва заметная надежда: а вдруг останется?

В мутном взгляде Имиры разобраться было труднее, но в голосе Алекс услышал то же самое. Уже успела привязаться. Уже не хочет отпускать. Скрывает, но не хочет.

"Или кто-то всё-таки слишком самоуверен, — хмыкнул про себя Алекс. — Может, она ждёт не дождётся момента, чтоб спровадить тебя и взяться, наконец, за свои новые игрушки".

Он снова оглянулся на людей. И честно сказал:

— Я не хочу уходить.

Она снова вытаращилась. А потом резко оказалась рядом, положила на плечи холодные и быстро, коротко поцеловала — и тут же снова отшатнулась. Губы были солёными.