Генри Олди - Рассказы ночной стражи

Ивамото Камбун.

Сын Камбуна, сломавшего ключицу моей бабушке. Внук Камбуна, которому родной брат отказал от своего дома. Дальше в древность, словно в горную долину, скрытую туманом, мой взгляд проникнуть не в силах.

Голый по пояс — от одного взгляда на него меня пробирает озноб. Холщовые штаны до колен, сандалии на босу ногу. Младше отца лет на пять. Сухой, жилистый, ключицы выпирают наружу. Узкое лицо, высокие скулы. Не человек, богомол. В детстве отец поведал мне, что богомола считают символом отваги и жестокости. Вообразив себе невесть что, я отыскивал богомола в траве и тыкал в него соломинкой, глядя, как ужасные лапы насекомого превращают соломинку в мочалку. Тыкать соломинкой — и даже копьём — в человека, мирно колющего дрова возле своего дома, я бы не рискнул.

Дом крошечный, ветхий. Не дом, хибара. Забора нет, со стороны улицы участок огорожен жалкой оградой: плетень высотой мне до пояса. Взгромоздив на ограду коробку, я стою и смотрю. Это невежливо, знаю. Именно поэтому я стою, молчу и смотрю.

Я должен привлечь его внимание.

Он ставит на колоду очередное поленце. Трижды взмахивает ножом, ловко перехватывая деревяшку пальцами. Иногда кажется, что сейчас он лишится пальца, но нет, этого не происходит. Смахивает три деревяшки на снег, где уже лежит горка дров. Срез чистый, блестит на солнце. Четвёртую он оставляет, начинает щепать лучину. Тонкие лучинки падают в корзинку, плетёную из ивовых прутьев.

— Сплетни, — ворчит он.

— Что?

— На вас одежда со служебным гербом. Что могло привести дознавателя в моё ничтожное жилище? Только сплетни. Не трудитесь, меня уже проверяли. Меня, отца, деда. Тысячу раз.

— О каких сплетнях вы говорите?

Я знаю, о каких. Я хочу, чтобы он ответил.

— Не притворяйтесь, дознаватель. У людей длинные языки, длинные и злые. Болтают, что я — это мой отец. Что мой отец — собственный дед. Что мы убиваем друг друга, когда родитель состарится и утратит силу.

— Зачем?!

— Чтобы возродиться в телах потомства. Убиваем в честном поединке, поэтому не превращаемся в каонай . Случается, старший убивает младшего. Тогда мой дед — это мой отец. А я — мой отец, который был мой дед. У вас голова кругом не идёт, а?

— Идёт, — признаюсь я.

— Убиваем, возрождаемся. Хороним тела без свидетелей. И, конечно же, не заявляем о случившемся фуккацу . Раз в десять лет приходит кто-то вроде вас, полный рвения. Задаёт вопросы, морщит лоб. И уходит, полный разочарования. Будете задавать вопросы?

Новое поленце раскалывается на четыре части.

— Почему люди сплетничают? — спрашиваю я. — Почему доносят на вас?

Он пожимает плечами:

— Завидуют.

— Чему?

— Вот и я думаю, — он оглядывается на хибару. В приоткрытых дверях мелькает старушечье лицо: Камбун живёт вместе с матерью. — Чему тут завидовать?

— Может быть, жалованью? — предполагаю я.

— Ну да, вы уже всё разнюхали. Тоже завидуете?

Он не ошибся. Насчёт жалованья я разузнал в управе. Дед нынешнего князя — тот, что благоволил к моему двоюродному прадеду, считая его воплощением духа предков — определил бешеному Камбуну доход в двадцать коку риса, выплачиваемый казной. Жалованье передавалось по наследству, от отца к сыну. За Камбунами числилась служба — формальная, не знаю, какая именно — и скудное содержание, равное жалованью моего отца, не давало младшей линии семьи Ивамото умереть с голоду.

Да, пожалуй. Доход без служебных тягот. Есть чему позавидовать. Как он сказал? Языки у людей длинные и злые.

Я кланяюсь:

— Прошу меня простить, Камбун-сан, если служебные гербы ввели вас в заблуждение. Я явился к вам по личному делу. Моё имя Торюмон Рэйден. Полагаю, вам известно, кто я. Мы не знакомы лично, я решил исправить это упущение. Я хочу засвидетельствовать вам своё почтение. Примите этот скромный дар, пожалуйста.

Я протягиваю ему коробку со сладостями.

Он не двигается с места.

— Почтение? — нож сверкает в его руке, но движения я не улавливаю. — Упущение? Дитя, что тебе известно о вражде между нашими предками? Вражде, завещанной нам по наследству? Ты хочешь перебраться через эту пропасть по мосту из пирожков?

— Да, — твёрдо говорю я.

— Я не приму твой подарок. Не приглашу тебя в дом. Не угощу чаем. Трижды «не», понял? Ты ещё испытываешь почтение ко мне? Или мне стоит плюнуть тебе под ноги?!

Поленце разлетается под ножом. Он щепает лучину с такой яростью, что я холодею на морозе. Если раньше слова настоятеля Иссэна о вражде между нашими семьями казались мне преувеличением, сейчас я понимаю, что монах замалчивал бóльшую часть правды. Какую же тогда ненависть должен испытывать этот человек к семье Ясухиро?

— Вы напрасно пытаетесь оскорбить меня, Камбун-сан. Оскорбления как подарки — пока ты их не принял, они принадлежат не тебе. Примите мой дар и забудем про ваши три «не». Выпьем чаю, сочиним по стихотворению…

— Я чужд поэзии, дитя.

— Не верю! Я большой поклонник таланта вашего деда. Помните трёхстишия про «белые слёзы неба» и «терпение мудрого»? Гениальные строки, мне никогда не достичь таких высот. Уверен, вы тоже превосходный поэт.

Богомол, думаю я. Соломинка. Тыкать соломинкой в это насекомое стократ опаснее, чем в детстве. А что делать?

— Прощайте, Рэйден-сан.

Впервые он называет меня по имени, со всем возможным уважением. Кажется, я добился желаемого, но это страшней, чем я предполагал.

— Уходите и не возвращайтесь. Не думаю, что нам стоит встречаться. Все стихи, какие мы бы сочинили вместе с вами, выйдут ужасными. Да, ужасными, я не сомневаюсь в этом.

— Отчего же? Знаю, я груб и вульгарен, но я готов прочесть вам что-нибудь из своих жалких потуг…

— Даже не пытайтесь. Уверен, Рэйден-сан, вы так же бездарны, как мой дед, отец и я сам. Мы ведь родственники, не правда ли? Да, сходство налицо.

Он показывает мне нож:

— Знаете, что это?

— Бокувари-танто? Ханакири? Я видел такой у настоятеля Иссэна.

— Это кубикири , «отсекатель голов». Мне он достался по наследству, как княжеская милость и наша вражда. Отличный клинок, не правда ли?

Больше он не произносит ни слова. Суёт нож за пояс и уходит в дом.

Возвращаясь обратно, я дрожу от возбуждения. Ноги подкашиваются, я устал так, словно перетаскал уйму мешков с углём. Одежда со служебными гербами? Стихи, начертанные возле убитых каонай ? Запястье, живот, шея — сенсей Ясухиро показал три удара, приводящие к победе.

Два удара я только что нанёс.

Поскользнулся, сказал сенсей. «Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся». Теперь важно не поскользнуться. Легко ли уговорить меня тыкать соломинкой в богомола? О, при моём золотом характере это легче лёгкого!