Генри Олди - Повести о карме

— Нет.

— Она станет, как вы изволили выразиться, достоянием гласности?

— Нет. Я поделюсь вашим рассказом со старшим дознавателем Сэки и архивариусом Фудо. Возможно, ещё с кем-то, если сочту нужным. Обещаю, лишних ушей здесь не будет. Ваша история ляжет в архив службы Карпа-и-Дракона. Такие истории представляют большой интерес для нашей службы. Их необычность позволит нам знать, что делать, если подобный случай повторится.

— На этом всё закончится?

— На этом всё закончится.

Она выпила саке прямо из бутылочки, прежде чем начать. Я терпеливо ждал, слушая флейту. Мелодия напоминала крик чаек над морем. Если закрыть глаза, можно представить себя в скалах, на свежем ветру. При богатом воображении можно даже представить себя внизу, на камнях, со сломанной спиной.

Я родилась в Эдо.

Мой благородный отец — Сидзука Кэйташи, из числа младших советников правительства. В его обязанности входил надзор за строительными работами. Моя мать носила имя Синго и умерла родами, принеся в мир двоих детей: меня и моего единоутробного брата, явившегося на свет вскоре после меня.

Несмотря на это, ему дали имя Юичи, что значит «первый сын».

Возможно, это определило мою дальнейшую судьбу. Да, он был сыном, но он не был первым. Родись я мальчиком, имя Юичи стало бы моим.

Жили мы безбедно. Должность отца располагала к тому, что просители, желая получить выгодный подряд на поставку леса, камня или черепицы, часто являлись в наш дом с подарками. Отец не брезговал подношениями, повторяя вслед за иными чиновниками: «Золото и серебро — величайшая ценность, сравнимая с ценностью человеческой жизни. Жертвуя ею в обмен на возможность верно служить, человек проявляет себя с лучшей стороны. Его искренность и сила чувств тем сильнее, чем больше он жертвует. Я же тружусь ежедневно на благо своей страны. Вернувшись домой и видя многочисленные подарки, я чувствую заслуженное удовлетворение».

Когда большой пожар, случившийся зимой, уничтожил полгорода, в том числе и нашу усадьбу возле Западной цитадели, мы переселились на новое место близ моста Нихомбаси. Я почти не помню пожара, мне тогда было три года. Помню страх, суматоху, бегство от огня. Помню переезд, когда я чуть не угодила под колеса телеги. Новая усадьба мне очень понравилась, там был красивый сад и маленький пруд, вокруг которого росли ивы.

Переезд испортил характер моего отца, и без того человека сурового, не склонного к проявлениям любви. Он никогда не обращался ко мне по имени, только к брату. Все, что я слышала от него, было «Эй! Иди сюда!» или же «Эй! Иди отсюда!» Сказать по правде, возглас «эй» я тоже не слышала — вместо него отец делал скупой жест, и я отлично понимала, что он обращается ко мне.

Это случалось редко. Мы вообще редко видели отца — он всецело был занят делами службы. Ужасный пожар вразумил правительство: отдельным распоряжением усадьбы «трех великих домов» и удельных князей вынесли за пределы за̀мка. Строительство на освободившихся участках было запрещено, там обустроили площадки для военных упражнений и верховой езды, а также разбили сады и огороды. Пустоши, где запрещалось строить, создали и на северо-западе, откуда зимой дули сильные ветра. Казалось бы, запрет должен был облегчить жизнь моего отца, но нет — на его плечи легло возведение земляных валов в центре столицы, создание сети пожарных вышек и подземных складов для хранения стратегических запасов зерна.

В пять лет отец нанял для брата учителей в воинских искусствах. Учителям он велел не щадить мальчика, относясь к нему с максимальной строгостью. Будучи юношей, мой отец и сам много времени уделял таким занятиям, но упал с лошади и сломал ногу. Нога срослась плохо, наградив отца сильной хромотой. Это не мешало ему исполнять служебные обязанности, но путь воина закончился для него навсегда. Как я сейчас понимаю, это мучило отца, грызло его сердце, превратив в замкнутого нелюдима. Из сына он хотел сделать того человека, каким не стал сам.

Я была лишней. Не скажу, помехой, не скажу, обузой. Просто лишней, никчемным довеском. Хорошо еще, что отец не винил меня в смерти матери. Наверное, потому что я родилась первой. Родись я второй, это стало бы обвинением. Последний всегда виноват.

Родившись мальчиком, мой брат оправдал себя перед отцом.

Мне исполнилось семь лет, когда случилось то, что изменило всю мою жизнь. Мы с братом сидели над прудом, вскарабкавшись на ветку старой ивы. Это было наше любимое место, хотя мы проводили здесь меньше времени, чем хотелось бы. В последние недели присмотр за нами ослабел. Количество занятий, предписанных брату, уменьшилось — наш отец женился во второй раз, и в доме сперва царили приготовления к свадебной церемонии, а потом отец и его новая жена ездили по гостям с ответными визитами вежливости. Про нас, казалось, забыли, что устраивало меня, но злило брата.

Он уже привык к изнурительным тренировкам, чувствуя свою важность, значительность. Наследник — так думал он о себе. Второе место в семье после отца. Когда-нибудь — первое.

— Зря ты родилась девочкой, — сказал он мне, как будто у меня был выбор. — Будь ты мальчиком, мы бы соперничали. Наставник Акира говорит, что соперничество равных идет обоим на пользу. А так… Разве ты ровня мне?

— Нет, не ровня, — ответила я. — Я лучше.

Я действительно считала себя лучше брата. Во время его занятий я неизменно вертелась рядом с площадкой и повторяла всё, что показывали учителя. Да, у меня не было партнера, с кем мы могли проверить полученные знания на практике. Да, меня не пускали в седло. Но бамбуковые палки разной длины и два ремня, украденных с конюшни, отлично заменяли мне плети и деревянные мечи. Борьбой же и рукопашным боем я занималась с мешками проса и сучковатой акацией, чью вершину срубила молния.

— Ха! — воскликнул мой брат.

И без предупреждения отвесил мне подзатыльник.

Я быстро пригнулась. Когда он промахнулся и утратил равновесие, я изо всей силы ударила его локтем в подбородок. Говорю же, мы сидели рядом, бок о бок. Вскрикнув, он упал в пруд.

— Вставай! — засмеялась я. — Ну вставай же!

Он лежал в пруду. Вода рядом с его головой покраснела от крови. Как позже выяснилось, в этом месте из ила торчал ребристый камень.

Не смогу описать, что я почувствовала в этот момент.

Да, не смогу. То, что трудно принять взрослому, в десять раз труднее принять ребенку. Только что я сидел на ветке, потом упал — и вот я снова сижу на ветке и гляжу на собственный труп. Все как в тумане, я плохо понимаю, кто я, где я, что происходит…

С диким воплем я прыгнул вниз, на землю, и побежал к дому.