Генри Олди - Повести о карме

Я не Сидзука Йоко, которую теперь зовут Кубо-вторым. Я ее горемычный брат Сидзука Юичи. Я ничего не сказал отцу в тот день. Вы, Рэйден-сан, первый, кто слышит эту историю. Три дня я пролежал в горячке, которую сочли результатом потрясения. Никому не пришло в голову обвинить меня в смерти брата и объявить о фуккацу . Несчастный случай, сказал отец. И посмотрел на меня так, словно впервые увидел.

Вместо того, чтобы признаться ему, я поступил иначе. Едва мой разум в достаточной степени обжил новое тело, я пришел — пришла? — на площадку для занятий. Учителей не было, но это не смутило меня. Взяв в руки деревянный меч, я начал упражняться. Я делал это долго, истово, усердно — до дрожи в коленях, до изнеможения. Я повторял это день за днем, а отец смотрел на меня из окна.

Однажды он сделал знак рукой, в котором я услышал: «Эй! Иди сюда!»

Когда я подошел, он сказал:

— Наставник Акира придет завтра, в час Зайца. Не опаздывай, наставник строг к лежебокам.

— Да, отец, — ответил я.

Завтра утром я встретил наставника Акиру поклоном. Я пришел на площадку задолго до него и успел хорошенько вспотеть. Я ненавидел своё новое тело, женское тело, временами мне хотелось покончить с собой, но у меня не было выбора. Фуккацу лишило меня права наследства, но я помнил, что заявила сестра перед тем, как убить меня.

«Нет, не ровня, — сказала она. — Я лучше».

Я лучше. Вот что доказывал я ей каждый день, муча каждую мышцу, каждый сустав, каждое сухожилие тела, ранее принадлежавшего моей сестре.

Лапша остыла. Саке остыло.

Остыл чай, который принес нам хозяин лапшичной, стараясь двигаться тише мыши. Когда он подходил ближе, чем следовало бы, госпожа Йоко умолкала, не желая быть подслушанной, и дядюшка Ючи быстро понял, чего от него хотят.

— Теперь вы понимаете, Рэйден-сан, почему я скрывал правду?

— Да, теперь понимаю. Но чего вы боялись? Случай убийства нельзя доказать. Свидетелей не было, да и что можно тут выяснить за давностью лет? Никто не обвинит вас в сокрытии первого фуккацу . Даже ваш рассказ я не смогу привлечь в качестве доказательства. Вы всегда можете заявить, что солгали, решили разыграть наивного простака.

— Вы действительно наивный простак, не сочтите за оскорбление. Думаете, я боюсь, что мне вменят сокрытие первого фуккацу ? Чепуха, было и быльём поросло. Каждый день, каждый миг я боялся другого. Женщина? Я боялся, что меня выдадут замуж. «Женщина должна смотреть на своего мужа, как на своего господина, и должна верно служить ему». Вы помните эти слова Кайбары Эккена? «Ее величайший долг, который длится всю жизнь — повиновение!»

Я сделал неопределенный жест. Мало того, что я не помнил этих слов, так я даже не знал о существовании почтенного учителя Эккена. Признаваться в этом было стыдно.

— Ткать? Готовить пищу? Рожать детей? Вам не представить страх, который я испытывал при одной мысли об этом. Вот причина, по которой я в шестнадцать лет ушел из дома. Отец не предпринимал попыток устроить мой брак, останавливая мачеху, когда та заговаривала о замужестве. Но угроза оставалась угрозой. Так я превратился в онна-бугэйся , женщину-воина. Кто захочет взять такую в жены?

— Да, пожалуй.

Это все, что я сумел выдавить.

— Всякий раз, выходя на поединок, мне приходилось дважды доказывать, что я лучше: как Сидзука Юичи, мужчина, и как Сидзука Йоко, женщина. Первое я доказывал тайно, для себя, второе — открыто, для других. А потом…

Мой собеседник, кем бы он ни был, отхлебнул холодного чаю:

— Потом я встретил беднягу Кубо и взял его в ученики. Да, я готовил его тело себе на замену. Да, уже тогда я продумал, как добьюсь этого. Да, я знал, что на это уйдут годы — и успех, мягко говоря, неочевиден. Что же, Рэйден-сан, теперь вы можете презирать меня.

— Вы рассказали ему свою историю? — спросил я. — Вашему ученику?

— Да. Слово в слово, так же, как и вам.

— Когда?

— В хижине.

— Зачем?

— Он собирался вспороть себе живот. Он винил себя в том, что искалечил меня. Я хотел его остановить. Внушить ему презрение к себе. Показать, что был ему не столько учителем, сколько негодяем, покусившимся на его мужское тело. Тренированное тело, подготовленное мной же. Исполнившись презрения, он бы покинул хижину и бросил меня умирать. Клянусь, в этом случае я умер бы спокойно. Меня убили бы голод и жажда, а значит, Кубо остался бы невиновен.

— И вместо того, чтобы уйти, оставив вас голоду и жажде…

— Он решил пожертвовать собой. Он сказал, что жить безликим не так уж плохо. В любом случае, это лучше, чем доживать свой век калекой. Что после фуккацу я смогу уйти в горы, стать отшельником и продолжить свои тренировки. Ведь в них смысл моей жизни? «Значит, — сказал он, — вы ничего, в сущности, не потеряете. Разве что общество людей? Так вы никогда особо не нуждались в нём». Я напомнила ему, что безликие утрачивают будущие рождения. «Никто не знает этого доподлинно, — возразил он. — А даже если и так? Вы стоите на пути к совершенству и с моей помощью достигнете его. Я буду счастлив, что моё тело поможет вам стать идеальным воином. Какая разница, что случится потом? В своей будущей жизни я буду молиться, чтобы будда смилостивился над вами». После этого он кинулся на меня с ножом.

— Вы дрались?

— Как могла. Со сломанной спиной я не была ему соперником. Но я не хотела становиться безликой. Когда он убил меня, последним моим чувством был ужас. Когда я воскресла, я три дня смотрелась в воду при каждом удобном случае. Ночами я засыпала, держась за нос или брови. Боялась, что к утру лицо сбежит от меня.

— Он убил вас из милосердия. Так почему же вы сохранили лицо?!

— Не знаю.

Не знаю. Вот что ответил мне Нобуюки Кубо-второй, он же госпожа Йоко, она же Сидзука Юичи, её брат.

— Следующий!

Я спешился. Ко мне вразвалочку подошёл Икэда, сослуживец отца. Сам отец, как старшина караула, следил за досмотром от дверей дощатой будки, служившей убежищем в плохую погоду. Отец глядел мимо меня, весь суровость и безразличие. Небось распорядился досмотреть сыночка по всей строгости, чтобы не подумали, будто он родне поблажки даёт.

— Ваше имя и должность?

Можно подумать, Икэда не знает, кто я. Строгости на себя напустил — куда там! Только что зубами не скрипит от усердия.

Я назвался.

— Куда направляетесь?

— В Эдо.

— По какой надобности?

— По служебной.

— Подорожная грамота?

— Прошу вас.

Грамоту мне выписали — любо-дорого поглядеть. Свиток в три сяку длиной, с чёрной печатью секретаря Окада, с красной печатью господина Сэки. Печати удостоверяли мою должность и полномочия, подробное описание внешности, а также цель поездки в Эдо. Цель эта была изложена столь туманно, что всякому здравомыслящему человеку делалось ясно: Торюмон Рэйден выполняет очень важное тайное задание, и лишних вопросов лучше ему не задавать.