Рафаэль Лафферти - Дни, полные любви и смерти. Лучшее [сборник litres]

Они спустились ниже, где не было Бури, и обнаружили там новое солнце и новый воздух. Их встретило бабье лето – глубокая осень Неба. Они нырнули еще ниже, на многие мили и тысячелетия. И попали в разгар небесного лета: воздух там был до того голубой, что подернулся фиолетовой патиной.

И снова вокруг них образовалось собственное пространство, и снова время остановилось. Время, но не движение! Движение продолжалось. Или вы не знаете, что даже ничто в пустоте может совершать движение? А уж тем более они, в центре собственной небесной сферы! Это был бешеный ритм; увлекающий вихрь; это была абсолютная безмятежность дикого движения.

Но разве движение – это не просто отношение пространства ко времени? Нет. Подобное представление очень популярно среди обитателей планет, и оно субъективно. Здесь, за пределом влияния любых миров, движение безотносительно.

– Велкин, ты сегодня выглядишь как-то по-другому, – удивился Джозеф Алдзарси. – В чем дело?

– Не знаю. Замечательно быть разной, и я замечательная!

– Как будто чего-то не хватает, – задумался Икар. – Как минимум не хватает изъянов.

– Икар, у меня их нет.

Они находились внутри самого главного и неизменного момента, и он никак не кончался, не мог кончиться, он все длился и длился. Что бы теперь ни происходило, оно будет происходить за скобками этого момента.

– Давайте-ка обсудим еще раз, – предложил Икар спустя некоторое время. (Нет-нет, ни времени, ни тем более некоторого времени в этом моменте не было; ну разве что за скобками.) – Надеюсь, это последнее обсуждение. Сейчас мы внутри собственного пространства, вне времени и движения. Но Земля, уж какая есть, надвигается на нас с огромной скоростью и наглостью.

– Но для нас она ничто! – вдруг возмутился Карл Флигер в своей хтонической, первобытной страсти. – Мы разнесем ее вдребезги! Мы разобьем ее, как тарелочку для стрельбы! Да как смеет она мчаться на нас, словно взбесившаяся собака? Стоять, мир! К ноге, псина! К ноге, я сказал!

– Мы говорим одному миру «Взойди!», и он восходит. Другому командуем «Рядом!», и он подчиняется, – высказался Икар, купаясь в расслабленном ритме Неба.

– Пока еще не совсем, – возразил Джозеф Алдзарси. – Завтра мы будем готовы, но пока еще нет. Возможно, мы разбили бы мир как тарелочку для стрельбы, если б захотели, но тогда мы перестанем быть его хозяевами.

– Но мы всегда можем создать другой мир, – резонно заметила Велкин.

– Безусловно, но этот – наша проверка. Мы сойдем к нему, когда он сядет, как собака. Мы не позволим ему наброситься на нас. Сидеть! Место, я сказал!

И стремительно приближающийся мир испуганно замер.

– Спускаемся, – объявил Джозеф. – Мы позволим ему подняться, только когда окончательно его приручим.

(«И наклонили они небеса и сошли».)

И снова трое дернули за кольца. Парашюты вышелушились из рюкзаков, распустились и рванули стропы. Четверо скайдайверов держались вместе, пучком, в их главном, неизменном моменте; но на подходе к земле их разбросало на пятьсот ярдов.

– Велкин, у тебя сегодня вообще не было парашюта! – В глазах Икара сквозило изумление с примесью страха. – Так вот чем ты отличалась от нас.

– Да, кажется, не было. А зачем брать с собой ненужные вещи? Не понимаю, зачем я вообще таскала это старье.

– Выходит, сегодня мы были готовы, но не знали об этом, – решился заявить Джозеф. – Хорошо, в следующий раз парашюты не берем. Все оказалось проще, чем я думал.

Ночью Велкин навестила Неботорговца. Не обнаружив того на месте, она отправилась на поиски. Окутанная облаком фунгоидных ароматов, она спускалась все ниже и ниже в гулкое и сырое подземелье. Она проходила по коридорам рукотворного происхождения, естественного происхождения и неестественного происхождения. Некоторые из них и вправду были когда-то построены людьми, но со временем обветшали и превратились в диковинные глубокоземные пещеры. Велкин спустилась в беспросветную тьму, туда, где маленькие создания источают призрачный свет. Но свет этот был обманчив, как, впрочем, и сами создания: мертвенно-бледный разросшийся мицелий, карикатурные ложные шампиньоны, уродливые сморчки, гадкие бледные поганки. Подслеповатыми фонариками светился в темноте молочно-серый млечник; голубовато-белым отсвечивала хитрая говорушка и желтоватым – белый мухомор. Нездоровый призрачно-белый свет исходил от самого опасного и необычного из всех – красного мухомора. Его-то и собирал крот.

– Крот, дай то, что лучше хлеба, для лихой бригады Неба, для русалки воздушных потоков, королевы полетов высоких! – Слова Велкин отозвались громом в стоячем воздухе подземелья.

Она все еще парила в Небе, но оно уже оставляло ее, и прикосновения унылой реальности становились все грубее.

– Неба? Для толпы пустозвонов и их богини, той, что с сердцем и с костями пустыми?

– Ага, и посвежее. О, я хочу свежего-пресвежего Неба! – воскликнула Велкин.

– Свежесть – не наша категория, – возразил продавец Неба. – На самом деле ты хочешь несвежего Неба. Да-да, очень несвежего! Хорошо выдержанного, на котором и плесень уже заплесневела.

– Который из них, а? – поинтересовалась Велкин. – Как называется тот, из которого ты делаешь Небо?

– Красный мухомор.

– Разве это не просто ядовитый гриб?

– Нет, это больше чем гриб. Это нечто таинственное. При повторной ферментации его яд превращается в наркотическое вещество.

– Фу, как банально – наркотик!

– Но не просто наркотик. В нем есть что-то еще, особенное.

– Да нет же, вовсе не наркотик! – протестующе произнесла Велкин. – Это освобождение! Это сокрушение мира! Это абсолютная высота! Это полет и сама отрешенность! Это венец всего! Это высокое искусство.

– Хорошо, девушка, это искусство. Это самое высшее и самое низшее из всего созданного.

– Да нет же, – снова запротестовала Велкин, – не из созданного. Не из рожденного и не из сделанного. Я бы такого не вынесла. Это наилучшее из несозданного.

– Вот, бери, – проворчал продавец Неба, – и ступай с миром. Что-то живот у меня крутит…

– Иду! – воскликнула Велкин. – Но обещаю вернуться много-много раз!

– Не вернешься. За Небом не возвращаются много раз. Вот и ты больше не вернешься. Хотя нет, может, еще разок. Да, пожалуй, еще разок.

На следующее утро они снова поднялись в Небо. Их последнее утро. Ну зачем говорить, что это утро последнее? Потому что время для них исчезнет. Будет последний бесконечный день, который не прервет ничто.

Они поднялись на самолете «Бессмертный орел», некогда носившем имя «Сорокопут». За ночь он перекрасился и написал на себе новое имя и символы, часть из которых сразу и не понять. «Бессмертный орел» всосал Небо через топливопровод, ухмыльнулся, взревел и пошел на взлет.