Владимир Сорокин - Доктор Гарин

— Бес-ко-неч-ной.

Она вдруг резко и сильно бросилась на него с широко, по-звериному раскрытым ртом, намереваясь укусить за лицо. Но Гарин был наготове, мгновенно сжав её предплечья и удерживая на расстоянии. Хрипя и шипя, она стала бросаться на его лицо, лязгая зубами. Он держал её. Её тело извивалось, силясь вырваться, но сильные руки доктора не позволяли. Гримаса исказила Машино лицо, глаза закатились. Слюна полетела. Её затрясло. Она бросалась и бросалась на него, сильно клацая зубами. Вместе со слюной изо рта вылетал прерывисто-мучительный стон, переходящий в бессильный злобный хрип.

Гарин поднял её, держа на расстоянии, донёс до стола и, резко перевернув, с силой уложил грудью на стол. Она зарычала яростно. Голова её свесилась, она продолжала биться, хрипеть и клацать.

Доктор одним движением стянул с неё брюки, обнажив худые ягодицы, левую из которых пересекал лиловый шрам. Прижав Машу рукой к столу, другой схватил blackjack, направил на одну ягодицу и дал голубовато-зелёный разряд.

Маша вскрикнула. Голова её бессильно повисла.

Гарин дал такой же разряд в другую ягодицу. И положил blackjack на стол. И выпрямился, оставив Машу лежать. Она лежала неподвижно, повиснув на столе.

Качнувшись на ногах, он постоял, глядя на неё, и тяжело дыша. Потом подтянул ей брюки, бережно взял её, бесчувственную, на руки, отнёс на диван, уложил на спину, подложив под голову одну из маленьких японских подушек.

Вернувшись к столу, сел, закурил. Коснулся лежащего на столе FF40. В воздухе повис текст письма. Начало его было по-русски:

Многоуважаемый, дорогой доктор Гарин,

вот и кончилось моё пребывание в прекрасном Бад-Райхенхале. Я давно заметила, что всё хорошее в наше время пролетает мгновенно, оставляя грустные воспоминания. Но я не собираюсь грустить! Спешу сообщить Вам, что за эти полтора месяца я ни разу не лаяла. И Мутный оставил меня в покое. Всё это — благодаря Вашему методу, доктор. Да здравствует гипермодернизм! Я много рассказывала о Вас моим друзьям, Доротее и Томасу, приютившим меня в этом чудесном месте. Их доброта, забота, фондю, форель, коллекция превосходных белых вин и огромная библиотека тоже явились своего рода терапией. Увы, доктор, в наше смутное время можно рассчитывать только на друзей.

И я повторяю, что чрезвычайно рада тому, что Вы и Маша живы, здоровы и снова вместе. Друзья и промысел Божий — вот что оставляет нам надежду на лучшие времена!

В последнем письме Вы спрашивали про судьбу моих старых друзей, Ваших уже бывших (увы!) клиентов. Мои попытки найти Джастина успехом не увенчались, следы его затерялись. Надеюсь, что он жив и здоров. Эммануэль, как Вы знаете, гостит у своего друга в Лиссабоне и по-прежнему обещает Вам написать. Дональд, Владимир и Сильвио остались в Барнауле. Удивительно, но работа в цирке стала для них новой профессией. И это несмотря на то, что Барнаул несколько раз оказывался ареной военных действий и переходил из рук в руки. На прошлой неделе, как Вам, вероятно, известно, спецназ Уральской Республики при поддержке грузинских ВДВ и алтайской танковой дивизии «Дженгю» выбил из города войска казахского генерала Тарази. Но цирк продолжал зажигать свои огни и во время боевых действий! Как пишет Сильвио, в цирке побывали казахские, алтайские, грузинские и уральские военные. Причём, дерущиеся на улицах города насмерть, в цирке они садились рядом! Это что-то новое, доктор, чего я пока не могу осмыслить и понять. Сильвио так же писал, что номер их стал очень популярным, когда они вспомнили про art of farting. Я рада, что pb снова пригодились человечеству.

Через час за мной придёт машина, и я отправлюсь в Мюнхен, а оттуда — в Померанию, к ещё одним старым друзьям.

Желаю Вам радостного русского Рождества, любви, благополучия и интересных пациентов.

Гарин закрыл письмо и произнёс:

— Мутный Прозрачному не родня.

Когда он докурил папиросу, Маша пришла в себя.

Вздохнув с усталым стоном, она закинула прежнюю руку за голову.

— Сон… — пробормотала она, глядя в потолок, — повторяющийся. Будто я ковыляю к тебе по тому переулку, ковыляю, ковыляю, а там, в конце, вместо Гарина — сугроб. И в нём так много-много всего… очень всего… всего просто очень… напихано… разного колючего… и неколючего… круглого даже… и запах… запах такой… как на вокзале почему-то… вокзал… белый… белый вокзал по имени Гарин…

Гарин принялся врать в девятнадцатый раз:

— А мне, Маруся, снилось, что я еду по Хабаровску на трамвае и вижу тебя, но это лето, жара, и ты…

— Здорова, с ногами-руками и под руку с каким-то галантным господином… ты уже рассказывал.

— Ты тоже рассказывала про сугроб вокзальный.

— Правда? — Она устало рассмеялась. — Блядь! Я забыла. Дура…

— Это процесс восстановления, Маша. Ты не дура.

Она помолчала, затем сделала рукой настойчивое движение, изображая клюющего гуся:

— Жаль, жаль, жаль.

— Что, милая?

— Что мы с тобой не видим один сон. Как хорошо было бы — хоть раз. Пришёл бы один сон, а?

— На двоих?

— На двоих. Вошёл бы к нам в головы. Залез бы, да? Вломился? А? Вломился?

— Как слон?

— Вломился! Вломиться, а? Мне вломиться, а? Ой! Мне захотелось вломиться! Сейчас!

Она сделала несколько быстрых движений рукой.

— Гарин разрешит мне вломиться? Сладко вломиться?

— Конечно.

Нервно облизывая губы, извиваясь на диване, она стянула с себя брюки. Изогнулась, запрокидывая ноги, и обеими руками раздвинула свои ягодицы. Средним пальцем прежней руки Маша проникла себе в анус.

— Вот! — морщась и гримасничая, забормотала она. — Вломиться! Ворваться! Там всё торжественно, Гарин! О, какое торжество! Там хорошо! Всегда! Ведь правда? Правда? Правда?!

— Правда.

Поизвивавшись, она вынула палец из ануса и сунула себе в рот. Посасывая палец, она положила свою новую руку на лобок, вытянула ноги и стала мастурбировать. Худое тело её сперва лежало неподвижно, затем стало выгибаться в такт движениям руки. Левая, титановая нога соскользнула с дивана и повисла, а потом коснулась пальцами ковра. Солнце мягко поблёскивало на этих матовых титановых пальцах. Тело Маши выгибалось, выгибалось, матовые пальцы опирались о ковер, ритмично нажимая на него в такт движению. Правая, здоровая нога, согнутая в колене, тоже двигалась в такт ритму тела, постукивая по кожаной спинке дивана.

Подперев щёку кулаком, Гарин смотрел на Машу.

Движения Машиного тела убыстрились, обе ноги беспокойно задвигались. Титановые пальцы стали чаще жать на ковер, голая нога застучала по спинке дивана. По телу прошла конвульсия, оно выгнулось дугой, застыло, и Маша издала глухой нутряной стон, переходящий в рычание. Голова её затряслась. Со звуком вытягиваемой пробки палец выскочил из рта, прежняя рука резко откинулась назад.