Владимир Сорокин - Доктор Гарин

Альбиноска протянула свою толстую короткую руку и повела ею перед собой:

— Это упо. Здесь надо работать. Ты работать здесь. Я покажу тебе твой нор.

Она пошла по полуподвалу. Он потряс Гарина своим размахом и мрачным порядком. В корявом, из сухих деревьев сложенном помещении стояло несколько десятков длинных деревянных столов. Они были ровные, хорошо сделанные и сильно контрастировали со стенами, потолком и грязным полом, между неровными серыми брёвнами которого чернела болотная жижа.

«Вот почему дали боты…»

За столами сидели мужчины. Все они выпиливали, выстругивали, шлифовали что-то деревянное, небольшое и довольно ровное, аккуратное — что-то вроде плоских коробочек. Инструменты были стальные, обычные для современного мира. Люди поднимали бородатые лица и смотрели на проходящего Гарина. Лица их были не очень чистыми и приветливыми. Хотя пара человек улыбнулись доктору, а один подмигнул. Альбиноска довела его до одного стола с девятью мужчинами.

— Это русский нор, — сказала альбиноска. — Ты здесь будешь работать. Два месяц. Будешь работать хорошо, пойдёшь дом. Будешь работать плохо, не пойдёшь дом. Садись. Работай.

— А как же больные? — спросил Гарин. — Я же врач.

— Когда кто болеть — тебя звать. Когда никто не болеть — ты работать, как все.

— Прекрасно… — вздохнул Гарин.

— Садись твой место! — Она резко указала длинной рукой.

Гарин сел на лавку рядом с вихрастым молодым парнем.

— Будешь хорошо работать — тебе хорошо, — произнесла альбиноска. — Будешь плохо работать — тебе плохо. Понятно?

— Понятно, — кивнул Гарин.

Она отошла. Девять человек, не прерывая своей работы, уставились на Гарина.

— Откуда? — буркнул грузный бородач с выпученными глазами.

— Я был в Барнауле, — ответил доктор. — Потом плыл по Оби. На берегу заночевал, и они меня схватили.

— Заночевал? Ну и дурак! — отрывисто буркнул пучеглазый.

— Ты, умняга, заткнись, — толкнул толстяка узкоплечий рыжебородый мужчина с измождённым лицом и полузаплывшим глазом. — По Оби пароходом шёл?

— Лодкой своей плыл, причалил.

— Как Барнаул?

— Там война. Обстрелы, бомбёжки. Еле ноги унёс.

— А вы и вправду доктор? — спросил седобородый и седовласый, широколицый, спокойный человек в очках.

— Да, я врач.

— Доктор, ядрён-батон? — удивлённо переспросил пучеглазый. — А я услышал — повар!

— Ты, Сидор, всегда не то слышишь, — заговорил чернобородый человек с клиновидным умным лицом. — Друзья, давайте, во-первых, поприветствуем нового товарища по чернышевскому несчастью.

Он наклонил голову:

— С прибытием вас, доктор…?

— Гарин Платон Ильич.

— Доктор Гарин. Стало быть, Платон. У нас тут все по именам, — продолжил чернобородый. — Я Павел, этот бурчало — Сидор, это Пётр, те двое — Саша и Миша, этот патриарх — Антон, рядом с ним — Герка, Витька…

— А я — Митька! — вставил вихрастый сосед Гарина и засмеялся.

Некоторые скупо улыбнулись.

— Добро пожаловать, доктор, за третий русский стол. По-чернышевски — нор. Вы его наконец закрыли.

— Как?

— Все столы — по десять столяров. В нашем место пустовало.

— Теперь не пустует! — усмехнулся Митька.

— Ясно. Добрый день… — запоздало кивнул всем Гарин и вдруг задержался взглядом на деревянном клине со знакомыми гранями, который шлифовал вихрастый.

— Это же… FF40?! — воскликнул Гарин.

— Точно так! — ощерился щербатым ртом парень. — У вас такой?

— Да, был такой уже полтора года.

— У моей жены тоже FF40, — заговорил круглолицый, короткошеий Саша. — Классная машина, ни в чём не откажет.

— Сороковые эфки мокрые голограммы паршиво держат, — возразил худощавый Герка.

— Да, с мокротой плоховато, — согласился Саша. — Ну, так нам с Олей это не очень нужно… было…

Гарин стал разглядывать деревяшки в руках других. Это были копии разных смартфонов. И он вспомнил найденный в деревне деревянный старомодный айфон.

— И что… это и есть ваша работа?

— Теперь, доктор, не только наша, но и ваша, — улыбнулся Павел, и все засмеялись. — Вот, берите и шлифуйте.

— Послушайте, а сколько вы уже здесь?

Ответы посыпались разные:

— Сорок пять дней. Полмесяца. Три недели. Месяц и три дня. Сорок дней. Двенадцать дней. Восемнадцать дней. Тоже восемнадцать. Девять дней.

— Гарэ нороп! — раздался грозный окрик из угла, и смех тут же стих.

Все принялись за свои деревяшки. Гарину сунули овальную деревяшку и кусок наждачной бумаги. К столу вперевалку подошёл толстый черныш с заплывшей шеей. Лицо его было как-то особенно чёрным от густой шерсти.

— Гарэ нороп! — прохрипел он, уставившись на Гарина.

Тот вертел в руках объект своего нового труда.

— Работай, работай… — шепнул ему Митька.

Но Гарин, как человек обстоятельный, не понимал, с чего начать. Он открыл рот, чтобы спросить, но вдруг толстяк-черныш ударил доктора деревянным молотком по голове.

Гарин вскрикнул от боли.

— Гарэ нороп! — проревел толстяк, занося молоток.

Гарин стал неумело чистить деревяшку наждаком. Толстяк постоял и, поигрывая молотком, двинулся вдоль столов.

— Работать надо, доктор, — произнёс Павел. — А то будут шишки.

— Но я же не умею это…

— Научим, — спокойно произнёс седоволосый. — Мы тоже не все столяры.

— Только я! — буркнул длинноносый Миша.

Он резал стамеской свой деревянный смартик.

— Я, например, коновал, — продолжал Павел. — Петя — молочник, Сашка — бухгалтер, Антон у нас это… по книжкам, Герка — этот… ну…

— Параклитчик, — подсказал тот.

— Точно! Витька с Митькой — рыбали.

— А я сторож монастырский! — с гордой обидой пробурчал пучеглазый Сидор.

— А я доктор, — болезненно усмехнулся Гарин, потирая голову. — Так, будьте любезны, объясните мне смысл и технологию этой работы?

— Насчёт смысла — мы не в курсах. — Павел шлифовал свой полукруглый деревянный айфон. — А технология простая: нам дают оригинал, мы режем девять… теперь, стало быть, десять копий, по-ихнему — оморот. Потом оморот шлифуем, обрабатываем, чтобы были похожи на оригинал. Миша контролирует.

— Контролирую, — буркнул Миша, кивнув носом. — Жёстко.

— Норма — одна копия в три дня, — продолжал Павел. — Не шибко много.

— Работа нетяжёлая, доктор, — вставил Пётр.

— Прямо скажем — лёгкая работёнка, — вставил Митька. — Мы уж намастачились.

— Альбинка сказала, что вся работа по изготовлению оморота — ровно два месяца. Если хорошо её сделаем — отпустят. А если плохо сделаем — убьют.

— Гарэ нороп! Гарэ нороп!! — раздался в цеху рёв в берестяной рупор, и послышались удары деревянного молотка.

— Этот гад любит киянкой драться, — прошептал Митька.

— Наел себе брюхо, сволочь, — пробормотал Витька.