Элис Бродвей - Вспышка

Сана наконец выпускает мою руку и спешит к двери.

– Пойдём сквозь огонь, Леора!

Той ночью мне снятся ящик, нож и фигура, одетая в чёрное.

Нож и ящик.

Я просыпаюсь от сдавленных всхлипов, но сон не спешит отступать. Мне надо что-то вспомнить… что-то важное… но при виде Галл мои мысли разбегаются. Галл лежит в постели, но не спит, а плачет и корчится от боли. Она вцепилась левой рукой в правую, а её лицо залито слезами. Заметив, что я проснулась, она смотрит на меня с невыразимым ужасом.

– Это за мои грехи… – шепчет Галл. – Наказание меня настигло.

Мне приходится приложить силу, чтобы отвести её руку и рассмотреть, что прячет Галл. Её правое предплечье исцарапано и покрыто волдырями. Крошечные ожоги складываются в созвездия – багровые, выпуклые звёзды, там, где я нарисовала на ней метки углём из костра.

– Но почему… Откуда это?!

– Я хотела, чтобы твои метки остались со мной навсегда, – всхлипывает Галл.

– Что ты наделала? Рассказывай!

– Я никак не могла уснуть и всё думала, что с меткой на коже мне будет… легче. И я вздохну свободно, как в тот день, в лесу. И я взяла серую пыль из очага в гостиной, развела её водой и…

Моё сердце сжимается от страха и жалости. Галл сделала щёлок и нанесла отраву себе на кожу.

– Подожди здесь. Одна я не справлюсь.

Оскар спит на соломенном тюфяке у огня. Фенн расположился рядом, в кресле-качалке.

– Просыпайся. Скорее! – трясу я Оскара за плечо.

Он идёт за мной в спальню, и Галл показывает ему свою распухшую руку. Оскар в ужасе дотрагивается до волдырей, и Галл вскрикивает от боли. У двери, протирая глаза, появляется Фенн.

– Что случилось?

– Галл говорит, что взяла золу из очага…

– Щёлок? – охает Оскар.

Он кое-что об этом знает. Дубильщики обрабатывают кожу щёлоком, прежде чем сшить её в книгу. Смешивают золу с водой, и получается вещество, смертельно опасное для живого человека.

– Зачем ей понадобился щёлок? – растерянно спрашивает Фенн.

При свете фонаря он рассматривает изуродованную руку Галл.

– Что за игру ты затеяла, сестрёнка?

– Я хотела сделать себе метку, как те, которые Леора нарисовала на мне в лесу, – дрожа от страха, плачет Галл.

Оскар и Фенн поворачиваются ко мне с молчаливым вопросом.

– Я не хотела ничего плохого… я не подумала… – в смятении бормочу я.

Как я могла так забыться? Чернильщик наносит метки с радостью, но я, похоже, слишком увлеклась.

– Принесите воды, – командует Оскар. – И побыстрее.

Лечить воспалённую кожу всегда больно. Галл здоровой рукой зажимает себе рот, не давая вырваться хриплым стонам, пока Оскар льёт воду на обожжённую руку.

– Надо промыть как следует, вычистить из ранок щёлок, – поясняет он. – Прости, Галл. Я знаю, тебе очень больно. Потерпи ещё чуть-чуть, – ласково уговаривает он.

Наконец мы заматываем руку Галл чистыми бинтами.

– Галл, как тебе такое пришло в голову? – спрашивает Фенн. – Ты что, решила сделать себе настоящие метки?

– Нет. Не совсем. Просто хотела, чтобы рисунок остался на моей коже хоть на несколько дней.

– Ты немного ошиблась – взяла золу, а я рисовала углём, – поясняю я.

– Здесь всё так плохо, – тихо объясняет Галл, захлёбываясь словами. – И мне хотелось почувствовать себя как в прошлый раз в лесу – легко, свободно… забыть обо всём.

– Галл! – Фенн хватает её за плечи, как будто собираясь встряхнуть. – Ты ни в чём не виновата.

– Я всех подвела, Фенн. Как Обель. И пока я в городе, проклятие не исчезнет, – тихо всхлипывает Галл.

– Да, я знаю. Мне тоже не по себе, – сквозь зубы признаётся Фенн. – Люди уцепятся за любой предлог. Им подавай козла отпущения. Многие заявляют, что не станут воевать, пока Галл не искупит свои грехи.

Галл плачет, уронив голову на руки. Разве можно заставить её снова войти в озеро ради чьих-то глупых предрассудков? Ни за что! Я вдруг вспоминаю Сану, её горячее дыхание на моей шее, её слова: «Мы пойдём сквозь огонь, Леора!» Что же я видела во сне?..

– Идём! Надо кое-что проверить, – шёпотом приглашаю я всех за собой.

Набрасываю шаль и веду друзей на улицу, не обращая внимания на их недоверчивые взгляды. Двери Дома старейшин не заперты, и я мысленно возношу благодарность доверчивым жителям города. Фенн захватил фонарь, и в его свете мы оглядываем Комнату памяти. Мне нужен ящик, который Сана задвинула в угол на верхней полке. Стараясь не шуметь, я достаю его и опускаю на стол.

– Что на тебя нашло? – спрашивает Фенн.

– Я хочу узнать правду. И вам, кстати, это тоже не помешает. – Ещё минута, и я откину крышку. – Мне кажется, я знаю, что мы сейчас увидим.

Замочек щёлкает, и я поднимаю крышку. Ящик забит скомканной чёрной тканью. «Пусть Фенн сам посмотрит», – проносится у меня в голове, и я придвигаю к нему ящик. Фенн вытаскивает свёрток и взвешивает его в руке.

– Что это? – шепчет он и медленно разворачивает ткань.

Что-то тяжёлое и блестящее с глухим стуком падает на стол. Чёрная рукоятка, серебристое лезвие в рыжеватых пятнах засохшей крови… Будто в кошмарном сне, я слышу безумный крик: «Ты не спрячешься! Пустые никогда не будут повержены!» Сколько ярости в этом крике! Почему я сразу не узнала такой знакомый голос?

От двери доносится шорох, и мы одновременно оборачиваемся. На нас грустно смотрит Сана.

– Это ящичек твоей матери, – бесцветным голосом произносит она.

– Нападение на Лонгсайта устроил не Минноу. Это ваших рук дело. Вы убили мэра.

Это меняет всё и в то же время ничего не меняет. Сана пожимает плечами.

– А сколько бы мы ещё протянули? – устало спрашивает она. – Измученные, нищие, больные. Сколько лет мы бы потеряли, принимая подачки отмеченных, пока Сейнтстоун пользовался неправедно полученными землями? Минноу просто показал мне выход, вот и всё.

От изумления я не могу выговорить ни слова.

– Вы заключили союз с Минноу? – наконец выдыхаю я, и Сана кивает.

– Мы с ним… достигли взаимопонимания. Он велел ждать сигнала – тебя должны были вызвать в Сейнтстоун. Весь план мне преподнесли на тарелочке. Может, мы и враги с Минноу, но цели у нас похожи.

– Но почему всё случилось именно теперь? – тихо спрашивает Фенн, и Сана устремляет на него гневный взгляд. – Почему они перестали делиться едой? Или на них напала жадность, а охотники решили, что так продолжаться не может?

Сана молча обводит нас взглядом, и я вспоминаю её слова: «Люди забыли, что такое сильные чувства, отупели. А я хочу, чтобы они разозлились! Голод их разбудит…»