Элис Бродвей - Вспышка

– Теперь понятно, почему Лонгсайт так удивился, когда я рассказала ему, что в Фетерстоуне нет еды и лекарств, – отвечаю я. – Он вовсе не собирался морить нас голодом. Он разрешал охотникам брать продукты и лекарства – сколько нужно! Его всё устраивало. Пустые сидят где-то далеко, за рекой. Можно сочинять о них любые сказки и пугать Сейнтстоун, чтобы жители не требовали перемен. О войне Лонгсайт и не помышлял. Он хотел выяснить, почему пустые нападают на жителей Сейнтстоуна, и отправил меня за сведениями. Еду и лекарства от вас не прятали… это вы сделали так, чтобы большая часть пропадала по дороге. Куда всё исчезло? – Я делаю шаг к Сане. – Охотники действовали заодно?

Сана довольно улыбается. Хоть кто-то догадался…

– Я доверила тайну двум всадникам – Хелине и Рори. Они всё поняли правильно.

– Куда вы дели продукты?

– Закопали, – пожимает плечами Сана.

– А колодец? Ваших рук дело?

– Отравили, – кивает она. – Это я придумала. Иначе было нельзя.

Подумать только… мы столько времени голодали, не могли вылечить больных. А какой ужас объял город, когда выяснилось, что колодец отравлен! И Руфь умерла… и тот маленький мальчик с огромными глазами… Как тяжело об этом вспоминать!

– И это всё ты? – зло шепчет Фенн. – Мы так тебе доверяли! Ведь ты всегда была на нашей стороне.

– Я и сейчас на нашей стороне, – обрывает его Сана. – Я всё делала ради Фетерстоуна. Глупец! Неужели ты ничего не понимаешь? Если бы не я, мы бы ещё сотни лет оставались рабами. Подбирали объедки с чужого стола, умирали, не дожив до старости! Это наша земля, и мы её вернём!

– Мы всем расскажем о том, что ты сделала, – храбро предупреждает Галл.

– Попробуйте! – смеётся Сана. – Слишком поздно. Война началась. Крови Лонгсайта жаждали многие, и только я набралась храбрости её пролить.

Сана отворачивается и идёт к выходу. Её никто не останавливает. У двери она вдруг оборачивается ко мне и задумчиво произносит:

– Я действительно очень любила твою мать, Леора. Миранда была моей лучшей подругой. Потому-то я не смогла её простить. В ту ночь, когда она ушла из города, Миранда постучалась ко мне. Она умоляла о помощи, а я сказала: «Выбирай – мы или он». И она выбрала. – С печальной усмешкой Сана пожимает плечами.

В холодной предрассветной мгле мы в последний раз оглядываем с холма Фетерстоун. Из лошадиных ноздрей вырываются клубы пара. Галл как будто колеблется, и я накрываю ладонью её здоровую руку.

– У нас нет другого выхода, – настойчиво напоминаю я. – Никто не знает, что тебя ждёт, если ты останешься дома. Фенн прав: люди легко поддаются предрассудкам. Вспомни, они едва не бросили тебя обратно в озеро! А если они увидят твои метки, я даже представить себе не могу, что они сделают. Нам надо уехать, и поскорее. Во́роны нам помогут. Обязательно!

В душе я вовсе не так уверена в том, что говорю, но сейчас важно одно: необходимо увезти Галл из Фетерстоуна. Оскар поддерживает меня, обняв сильной рукой за плечи.

– Я всегда буду бороться за пустых, – обещаю я. – Кто бы я ни была – Мория, Белия, Леора Флинт или вообще никто – клянусь, я буду сражаться. Я расскажу людям правду о пустых. Пусть все знают, что в Фетерстоуне живут добрые, щедрые и очень несчастные люди. Минноу может говорить что пожелает, но мой голос тоже будет услышан.

Оскар крепко обнимает меня, и на мгновение я приникаю к его высокому сильному телу. Как бы я хотела остаться с ним и не размыкать объятий! Галл вытирает слёзы и обнимает Фенна на прощание.

– Что ты будешь делать, когда все догадаются, что мы ушли? – спрашивает она брата.

– Не беспокойся, – улыбается он в ответ. – Мы расскажем им правду. Люди должны знать, что натворила Сана. Будем надеяться, что нам поверят.

Я вешаю сумку на плечо. Внутри только одежда, ключ от студии Обеля и рисунок, который он вырезал для меня из старинной книги. Когда-нибудь я выясню, что мой наставник хотел этим сказать.

Оскар подаёт мне седельные сумки.

– Тут вам кое-что в дорогу – еда, вода…

Я протягиваю руки за сумками и случайно касаюсь его пальцев. Как хочется, чтобы это мгновение длилось вечно, держать бы Оскара за руки и не отпускать. Если бы он поехал с нами… а я могла бы его попросить… Нельзя, ничего не выйдет, я всё понимаю.

– Что ты будешь делать? – тихо спрашиваю я.

– Не знаю. Но отец был бы рад узнать, что я ушёл в Фетерстоун. Всё, что он делал, было не зря.

Я не заплачу. Ни за что.

Теперь я в лесу не потеряюсь. Мы уходим незамеченными и скачем быстро, почти не останавливаясь, чтобы отдохнуть, и на второй день пути с восходом солнца перед нами открывается Сейнтстоун.

Пусть рассвет станет добрым знаком, символом надежды. Но мысленно я постоянно возвращаюсь на площадь в день убийства Лонгсайта и вижу кровь, сияние клинка и ужас в маминых глазах.

– Не снимай капюшон, – напоминаю я усталой Галл.

Она кивает, ошарашенная видом высоких зданий, мощёных дорог, парков и садов. Мы идём через город, стремясь как можно скорее добраться до студии Обеля, – это для нас самое безопасное место. В Сейнтстоуне повсюду знаки траура: вдоль пешеходных дорожек лежат цветы, в окнах магазинов виднеются чёрные ленты, двери домов отмечены крестом, начертанным золой и пеплом. Так всегда горюют по ушедшему в лучший мир члену правительства.

Я пришла в город, где нет официального лидера. Лонгсайт мёртв. В моём сердце разгорается искорка надежды – если Лонгсайт мёртв, всё будет по-другому. Возможно, я отвоюю свободу. Минноу, конечно, расскажет свою версию событий, но я тоже не стану молчать. Я прокричу обо всём, что случилось, хоть с каждой крыши в городе. Я стану говорить с любовью и без страха. Мне есть на что надеяться.

С площади доносится шум. Наверное, начинаются приготовления к похоронам. Тело Лонгсайта будет выставлено на обозрение, чтобы каждый мог подойти и отдать усопшему последнюю дань. Потом с него снимут кожу, а душу взвесят.

Шум постепенно превращается в какофонию. На площади, видимо, собрался весь город – вот почему мы почти никого не встретили на улицах. Оставаясь незамеченными, мы наблюдаем за громадной очередью, она извивается наподобие змеи и тянется от площади до самого рынка. Я прислушиваюсь, пытаясь разобрать горестные песнопения, всхлипы и стоны, но различаю только весёлые разговоры, взволнованные перешёптывания и… не обманывает ли меня слух? Да это смех!