Фриц Лейбер - Корабль отплывает в полночь

Решив потянуть время, она один за другим достала из ножен оба своих ножа и положила рядом с дротикометом. Затем выпрямилась, и ее взгляд лучше всяких слов подсказал мне, что пришел мой черед.

Понимаете, я из тех, кто предпочитает иметь при себе один, но превосходный нож, иначе, знаю по опыту, ты подсядешь на ножи и обвесишься ими буквально с ног до головы. Поэтому мне не хотелось расставаться с Мамочкой, которая немного проржавела по краям, но была сделана из самой прочной и легко затачиваемой стали, какую я встречал.

И все же было очень любопытно узнать, как она управится с этим крюком. В конце концов я положил Мамочку на бетон рядом с тридцать восьмым и уперся руками в бока, предвкушая удовольствие, – во всяком случае, я надеялся, что именно так это выглядит со стороны.

Она улыбнулась, и улыбка эта была почти приятной – к этому моменту мы уже сняли платки с лиц, потому что больше не поднимали пыли, – а потом принялась левой рукой вывинчивать крюк из обшитой кожей металлической насадки, закрепленной на культе.

Ну конечно же, сказал я себе. Второй нож, тот, что без ручки, точно так же должен ввинчиваться в эту насадку, когда ей понадобится нож вместо крюка. Мог бы и сам догадаться.

Я усмехнулся, восхищаясь ее изобретательностью, снял рюкзак и положил рядом с оружием. Но тут мне в голову пришла одна идея. Я открыл рюкзак, очень медленно, чтобы девушка не заподозрила подвоха, вытащил оттуда одеяло, показал его с обеих сторон, будто проделывал какой-нибудь чертов фокус, а затем аккуратно положил на землю между нами.

Она отстегнула крепившуюся к ремню сумку, отложила ее в сторону, сняла ремень, медленно протаскивая его через широкие петли джинсов. Затем многозначительно посмотрела на мой ремень.

Пришлось признать, что она права. Ремень, особенно с такой тяжелой пряжкой, как у меня, может быть опасным оружием. Я снял его. Оба ремня дружно отправились в кучу оружия и прочего имущества, каждый в свою.

Она покачала головой, но без всякого неодобрения, провела рукой по черным волосам, показывая, что не спрятала там оружия, а потом вопросительно взглянула на меня. Я кивнул в знак того, что этого достаточно, хотя и не заметил, чтобы оттуда выпала какая-нибудь вещь. Тогда она посмотрела на мою черную шляпу, приподняла брови и снова улыбнулась, на этот раз с привкусом насмешливого ожидания.

В каком-то смысле я не любил расставаться с головным убором даже сильней, чем с Мамочкой. И совсем не из-за вложенной в подкладку свинцовой сетки – если радиация до сих пор не выжгла мне мозг, то уже не выжжет, и, конечно же, от заплаты из той же сетки, вшитой в штаны вокруг моего хозяйства, пользы гораздо больше. Но меня уже по-настоящему тянуло к этой девушке, и бывают моменты, когда приходится жертвовать своим самолюбием. Я сдернул с головы стильную шляпу и швырнул ее в свою кучу, готовый к насмешкам над моим блестящим, напоминающим яйцо черепом.

Удивительно, но она даже не улыбнулась. Только приоткрыла рот и провела языком по верхней губе. Я нетерпеливо улыбнулся в ответ, необдуманно широко, так, чтобы она увидела, как сверкают мои зубные протезы.

Мои зубы – вещь особенная, но вовсе не уникальная. Еще в конце Последней войны – любому здравомыслящему человеку уже стало ясно, что все окончится плохо, хотя никто и не представлял, насколько это будет ужасно, – многие, в том числе и я, вырвали себе зубы и заменили их прочными протезами. Однако я переплюнул всех. Мои протезы были из нержавеющей стали, с кусающими и жующими кромками, со сплошной поверхностью, не имитировавшей отдельные зубы. Если кто-нибудь посмотрит на плитку жевательного табака, которую я ему предложу, он наверняка удивится плавной линии откуса, словно ее оставило выгнутое по дуге бритвенное лезвие. А магнитный порошок, вживленный в десны, помогал надежно фиксировать протез.

Эта было более серьезной жертвой, чем шляпа и Мамочка, вместе взятые, но я понимал, что девушка ждет этого от меня и не согласится ни на какие компромиссы. И должен признать, что она приняла разумное решение, – я всегда оттачивал кусающую кромку до бритвенной остроты. Мне приходится беречь губы и язык, но уверен, что дело того стоит. Своими зубными ятаганами я мог бы в мгновение ока разорвать врагу горло и прокусить трахею или яремную вену, хотя пока еще не получил такого шанса.

В первую минуту я ощутил себя стариком, настоящим старым пнем, но тяга к этой девушке стала теперь совсем безрассудной. Я аккуратно положил оба протеза поверх рюкзака.

В ответ, словно в награду за мою смелость, она показала, что осталось от ее собственных зубов – примерно две трети, дикая мешанина из золота и зубного камня.

Мы сняли ботинки, брюки и рубашки; она с подозрением наблюдала за мной – как я понял, ей не верилось, что я ношу с собой один нож.

Это может показаться странным, при всех моих переживаниях из-за лысины, но никакой неловкости из-за отсутствия волос на груди я не испытывал и даже почувствовал что-то вроде гордости за сменившие их косые радиационные шрамы, хотя это и были отвратительные бугристые рубцы. Мне они казались некими племенными знаками – племя состояло, разумеется, из одного мужчины и одной женщины. Вне всяких сомнений, именно шрам на лбу девушки первым разжег мое влечение к ней и все еще подогревал его.

К тому времени мы утратили прежнюю настороженность и уже не высматривали спрятанное в одежде оружие так тщательно, как следовало, – я точно не высматривал. Стремительно темнело, оставалось не так уж много времени, и другие интересы захватывали меня все сильней.

Мы автоматически продолжали осторожничать во всем, что делали. Например, мы снимали брюки так, будто исполняли балет: слегка приседали на левой ноге и одновременно резко выдергивали из брючины правую, чтобы не попасть в ловушку и отпрыгнуть, если другой поведет себя подозрительно, а затем почти так же быстро освобождали от одежды левую ногу.

Но, как я уже сказал, было уже поздно сохранять полную бдительность, вообще любую бдительность. Ситуация стремительно менялась. Возможность убить или быть убитым – а также опуститься до немного унизительного каннибализма, которым не брезгуют некоторые из нас, – внезапно исчезла, умерла. На этот раз все будет хорошо, говорил я себе. На этот раз все будет по-другому, на этот раз любовь продлится долго, на этот раз страсть послужит надежной опорой пониманию и доверию, на этот раз сон будет безопасным. Тело этой девушки станет для меня домом – прекрасным, нежным, бесконечно волнующим, а мое тело – домом для нее. Навсегда.

Когда она сбросила рубашку, я увидел в последнем темно-красном отблеске дня еще один гладкий косой шрам вокруг ее бедер, словно узкий пояс, немного съехавший на один бок.