Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Что это, леность мышления или инертность? (Впрочем, по-моему, это одно и то же, первое часто стыдливо именуется вторым.) Или же элементарный, тривиальный страх перед ними? Или инстинктивное желание не выглядеть, пусть даже в своих собственных глазах, белой вороной, не такой, как все? Или естественное стремление не думать о плохом и неприятном? Как там: о черте речь, а он — навстречь… Мол, не думай о плохом, и плохого как бы и нет. То есть обычная страусиная политика. Да только пол в клетке может оказаться не песчаным, а из бетона… Словом, чур меня!

С другой стороны, нельзя сказать, что так уж совсем о содержании своих снов я не задумывалась. Размышляла, конечно, и нередко. Вернее, принималась было, да только никогда до конца не додумывала, а что же такое видится мне по два, а то и три-четыре раза в месяц?.. Принималась, да почти сразу же прекращала. Хладнокровия не хватало, что ли, или умения абстрагироваться от всех тех ужасов и мерзостей, что всплывали в памяти. Боль, кровь, смерть… Вроде бы и старалась убедить себя, что это не мое, что это случилось не со мной, но уж больно все выглядело реалистично… или натуралистично, уж не знаю, как правильней.

Нет, конечно, случались сны как бы нейтральные, без особых ужасов и страхов… вот только вспоминать-то из них нечего: серые какие-то, пустые, неинформативные… Нейтральные, словом. Мало что можно в них понять.

В большинстве своем, к сожалению, все страшно, мерзко и грязно в моих снах. И смерть моего героя (или персонажа?) — это еще не самое-самое… Даже писать об этом противно. Но раз уж взялась… Самое-самое — это когда мою героиню насилуют: грубо, жестоко, зачастую смертельно. Буквально по-зверски. Даже сейчас невольно подступает тошнота, а в груди зарождается то ли крик, то ли хрип, а физическая боль в каждой клеточке тела превосходит все мыслимые и немыслимые пороги… Справедливости ради надо, конечно, упомянуть и те несколько снов, когда роли меняются и я сама (я! сама!) в образе мужчины насилую — грубо, жестоко, смертельно, и испытываю при этом не просто удовлетворение, а прямо-таки животное наслаждение и, как мне кажется, в самом примитивном его проявлении… (Из песни слова не выкинешь, и эти сны тоже никуда не денешь. Что есть — то есть.)

И я очень благодарна П. Ф., что он смог понять и не стал требовать от меня подробностей снов этой категории. Я только обозначила, так сказать, тематику и сказала, что не хотела бы их вспоминать, тем более пересказывать. Он понял сразу, буквально двумя-тремя весьма деликатными вопросами уточнил, о чем речь, и — все. Больше в разговоре со мной он этой темы никогда не касался.

Вот и получается, что само содержание моих снов не вызывает большого желания их анализировать. Вспоминать их мерзко, противно и страшно… Пусть не все, но большинство. А уж когда просыпаешься после них, тут тебя не только выворачивает наизнанку, но и сознание туманится и мерцает, и на душе настолько мерзостно и пакостно, что белый свет не мил и жить не хочется.

Чем дальше, тем больше я чувствую в себе тягу к профессии адвоката, проповедника… можно сказать, утешителя и защитника. К чему бы это?

И уж совсем не привлекает меня роль судьи, тем более прокурора. Лица, в чьи функции входит обвинять, изобличать и назначать наказание. Еще меньше мне нравится функция карающая… хотя в некоторых случаях я бы, наверное, не отказалась стать этим самым «карающим мечом», восстанавливающим справедливость. Но опять же — карать стала бы только тогда, когда данная кара кому-то помогла, являлась бы чьей-то защитой. Иначе говоря, кара как месть меня не устраивает.

Не всегда заслуживает высшей меры убийца, но унижающий человеческое достоинство заслуживает самого сурового наказания. Предельно возможного. Но эта кара, как бы строга и сурова ни была, не должна унижать его человеческое достоинство. Как бы мало в нем этого достоинства ни сохранилось.

Кара может быть как угодно сурова, она только не имеет права быть глумливой.

Кстати, что это за наказание — «исправительные работы»? Если мы провозглашаем, что «Труд есть дело чести, доблести и славы!», то наказание трудом выглядит (и является!) абсолютной безнравственностью.

Законы природы ни на каких съездах Верховных Советов не принимались, хоть закон всемирного тяготения, хоть закон Архимеда. И численное значение Планка постоянной или, скажем, скорости света в вакууме никаким Политбюро не утверждалось. Декретом можно только истинный полдень перенести на час… да и то, придут к власти более-менее умные люди — отменят.

Иногда я спрашиваю себя: зачем я все это пишу? Почему? Для кого и для чего?

Это не дневник, не рабочий журнал, даже не мемуары. Так, заметки мимоходом на злобу дня. Размышления наедине с собой. Мысли, которые не выскажешь вслух.

Стоят ли они бумаги, времени, духовных сил?

Не знаю. Да и так ли это важно?

Важно, что где-то внутри сидит потребность что-то осмыслить, что-то сформулировать, что-то понять. Это ответ на вопрос «зачем?».

Теперь — «почему?». Да потому, что я хочу себя понять.

Для кого? Для себя. Исключительно и только для себя, дорогой, любимой и ненаглядной.

Значит, буду писать до тех пор, пока существует эта самая внутренняя потребность. Исчезнет она — закончатся и эти записки.

Вот и все объяснение. По-моему, достаточно убедительное.

Александра Васильевна — умная и тактичная женщина. И держится с большим достоинством, и в то же время чрезвычайно проста и открыта в общении. Будь она помоложе (или я постарше), я очень хотела бы с ней подружиться.

Она использует любую возможность, чтобы поддержать меня и приободрить. Как-то в самом начале она сказала буквально следующее:

— Постарайтесь отнестись к содержимому снов как к прочитанному в книге, увиденному в кино… А мозг свой вы не перегрузите, этого опасаться не надо. Человеческий мозг используется им едва ли на несколько процентов, А почему он такой большой — никто не знает. Может, с перспективой на будущее?

Сегодня проснулась, и в самый момент пробуждения — откуда ни возьмись! — свалилась на меня прямо-таки вселенская тоска…

Даже непонятно, с чего бы? Без какой-либо существенной причины, а вот — тоска, тоска, тоска… Хотя спала нормально, без всяких снов, прилично выспалась…

И ничего не хочется делать, руки-ноги словно ватные, безжизненные, и голова такая же, ни мыслей, ни стремлений, ни желаний. Тоска, равнодушие и беспредметное отчаяние. В народе, наверное, именно про такой случай говорят — «хоть в петлю лезь».

Все не так — и дома, и на работе, и вообще…

Потом, конечно, сделала усилие, взяла себя, как говорится, под уздцы, стегнула плетью — и поскакала по жизни дальше.

И не то меня тревожит, что вот так нежданно-негаданно накатила на меня эта вселенская тоска, знаю, читала, что практически у каждого случаются в жизни подобные моменты, и не раз. Насколько помню, и название у нее есть — «вельтшмерц». А то не дает покоя, что в последнее время ее приступы стали у меня все чаще и чаще.