Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Совершенно случайно подслушала в лаборатории разговор П. Ф. с его новосибирским другом, кажется, Омельченко.

Перепугалась сначала до чертиков, просто невероятно испугалась. Они говорили такие вещи!.. А потом подумала, прикинула — и почти успокоилась.

Да, ввязалась я невольно в очень непростую историю, согласившись участвовать в исследованиях. Хотя, казалось бы, мне-то самой чем может грозить тот факт, что я вижу странные сны? Они касаются только и исключительно меня и никого больше!

Оказывается, нет. Оказывается, тут замешаны не просто научные или, скажем, околонаучные интересы — карьера, престиж, звания, должности, личные амбиции… Тут еще и политика! Причем с идеологической подоплекой. Плюс интересы военных.

Психотропное оружие, значит…

Фантастика, конечно, но когда-то и атомная бомба считалась фантастикой. И ядерные подводные лодки. И межконтинентальные баллистические ракеты. И спутники-шпионы.

А уж оружие, способное воздействовать непосредственно на человеческий мозг, стоит затраченных на него усилий.

Вот только вопрос — я-то здесь при чем?

Когда нарушаются, когда подрываются каноны и основы — появляется открытие… Всегда ли это положение справедливо?

После Сосновки буквально места себе не нахожу. Стараюсь, конечно, не подавать виду. Но, кажется, плохо удается.

После сеанса гипноза П. Ф. мне все (скорее всего, почти все) рассказал.

Может быть, впервые за двадцать с лишним лет я до конца поверила, что вижу сцены, случившиеся с другими людьми в реальности. На самом деле и из реальных жизней.

Как-то страшно, жутко и не по себе.

Может быть, привыкну?

В тетради оставалось еще пять чистых страниц, два с половиной листа…

Баринов закрыл ее, положил на стол.

За окном смеркалось — незаметно пролетели три часа. Вот и пепельница перед ним полна окурков. И ведь не почувствовал, когда и как высадил полпачки.

Да, конечно, Беседин прав, ему эта тетрадь ни к чему… И вообще, ее лучше никому не показывать. Для посторонних ничего интересного или полезного нет. То, что здесь написано, касается только двоих — ее и его. Афанасьевой и Баринова.

Утром, во время завтрака, позвонил Щетинкин. Но заговорил в необычной для себя манере — ни о чем. Сплошное «Как жизнь?», «Как здоровье?», «Что новенького?»…

Для результатов срок еще не подошел, и Баринов не выдержал, сослался на присутственный день, надо, мол, прямо с утра быть в лаборатории.

— Ты уж извини, Сергей, недосуг, — и первым положил трубку.

Если он и покривил душой, то самую малость.

Вчера он работал допоздна, а проснулся рано, когда Лиза еще плескалась в душе. Из кухни через приоткрытую дверь спальни проникал запах свежесваренного кофе и яичницы с ветчиной. Так что завтракали вместе.

Он еще сидел за столом, когда, прощаясь, Лиза торопливо тронула губами его лоб.

— Что-то ты, милый, мне сегодня не нравишься, — озабоченно сказала она, доставая губную помаду. — Но температуры нет… Может, позвонить Евгении Сергеевне? Пусть заедет, посмотрит тебя.

— Не надо. Просто очередной приступ мерехлюндии, — он, растянув губы, искусственно улыбнулся, хоть и понимал, что ее не проведешь. — Я, пожалуй, съезжу к себе. Посмотрю, как там — и назад.

И тут раздался телефонный звонок от Сергея…

Александра Васильевна была, как всегда, на высоте. Не более десяти минут ей понадобилось, чтобы собрать и принести в кабинет текущие материалы по темам. Вместе с ней вошел Игорь.

Баринов слушал, задавал вопросы, листал дневники экспериментов…

Дела шли неплохо. Быть может, не совсем в том темпе, как желалось бы, но — лучшее враг хорошего. Никаких отклонений от намеченного не просматривалось, придраться не к чему. А хотелось бы, откровенно говоря… И вдруг в кабинет ввалился Щетинкин.

Александра Васильевна переглянулась с Игорем и тактично поднялась.

— В общем, Павел Филиппович, кажется, мы все обговорили. Остальное мы сами. В рабочем порядке… Так, Игорь?

— Что? А-а, да, да!

Он вскочил и неуклюже затоптался на месте. Александра Васильевна доброжелательно кивнула Щетинкину и, указав Игорю движением бровей на бумаги на столе, пошла к выходу.

Щетикин смотрел ей вслед, как она величественно, легко и грациозно несет свое большое, слегка полное тело. Строгий английский костюм сидел на ее фигуре как влитой, но не подчеркивал полноту, скорее скрывал. Белая блузка с воздушными оборками привносила свою долю в элегантность ее облика. То ли походка под стать костюму, то ли костюм под стать походке, Щетинкин определить не мог.

Игорь торопливо собрал бумаги и рванулся вслед, догнав ее лишь за порогом кабинета.

— Слушай, старик, — грубоватым тоном обратился к Баринову Щетинкин, едва за ними закрылась дверь. — Каждый раз удивляюсь твоему умению подбирать кадры. Какая женщина, а? — Он всплеснул руками. — Королева! И при том, что скоро на пенсию.

— Вот именно. У Александры Васильевны внук на втором курсе медицинского… Да ты садись. Раз пришел.

Щетинкин бросил быстрый взгляд на Баринова, но сел. И разговор продолжился — в ключе утреннего, телефонного. Беспредметный, нудный, совершенно неуместный, он выводил Баринова из себя.

Он снова не выдержал.

— Слушай, Сергей, может, хватит? Жуешь, жуешь эту тягомотину… Что надо, говори.

— Ты что-то стал очень нервным, Паша. Сам-то не замечаешь?

— Это мое дело, извини.

— Ладно, давай без экивоков. Тему закрыли?

— Да, на прошлой неделе. Доложил на ученом совете, собственно, все и без того в курсе. Закрыть проще, чем включить.

— Не рано ли?

Баринов щелчком закрутил на полированной поверхности стола карандаш и ничего не ответил. Щетинкин сочувственно посмотрел на него, помолчал.

— Знаешь, я тут раза четыре внимательнейшим образом проштудировал твои материалы… Эх, Паша, Паша! Кустарь-одиночка, честное слово.

— Сергей, пожалуйста, избавь меня от нотаций. Как друга прошу. А что я кустарь… Ты же знаешь, я и к москвичам ездил, и с Омельченко советовался. Даже пытался его подключить.

— Я не об этом, — махнул рукой Щетинкин. — Ты замкнулся на чистой биологии, даже не пытался выскочить из круга, который сам себе очертил. Как Хома Брут.

— Так Хома Брут от панночки да разной прочей нечисти круг рисовал.

— А ты от истины отгородился.

— Интере-есно-о…

— Вот именно! Ты хотя бы одного специалиста привлек из другой области? Физика там, историка, этнографа…

— Подумывал, конечно.

— Он «подумывал»! Почему не пригласил?

Баринов неопределенно пожал плечами.

— Хочешь, скажу? Смешным боялся выглядеть. Научное реноме, так сказать, блюл и лелеял. Эх ты-ы, — укоризненно протянул Щетинкин и покачал головой. — Даже со мной пижонил и ёрничал.