Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Ладно, Серега, — поморщился Баринов. — Будет тебе… Ну, было, было! Доволен?

— Нет, не доволен! — жестко сказал Щетинкин. — Дело-то гораздо серьезней, чем ты думаешь.

— Тема закрыта, Сережа. И закрыта с формулировкой «по причине несчастного случая, повлекшего за собой смерть объекта исследований». — Баринов сухо рассмеялся. — Кое-кто даже предлагал дополнить — «несчастный случай не являлся следствием эксперимента»… Понимаешь, специально для грядущих комиссий, инспекций и проверок. Вот так!

— Что случилось — то случилось. Не твоя вина, Паша.

— Не моя? Да если бы не я… По сей день жила бы и здравствовала. А я, Сережа… И в конечном итоге я ни на крупицу не облегчил ей существование, только создавал дополнительные сложности. Ведь она продолжала мучиться своими снами — до последнего!

— Знаешь, что, — Щетинкин перегнулся через стол и легонько тронул его за рукав. — Есть древняя притча. Она тебя, конечно, не успокоит, но комплекс вины, может быть, уполовинит… Прибежал к хозяину перепуганный раб и упал в ноги. «Я служил тебе верой и правдой долгие годы. Помоги! Сейчас на базаре я встретил Смерть. Она увидела меня и погрозила пальцем. Дай быстрого коня, я ускачу от нее в город Самарру!» Удивился хозяин, но дал коня. А сам пошел на базар, разыскал там Смерть. «Послушай, — сказал он ей, — ты зачем напугала моего раба? Зачем грозила ему пальцем?» И Смерть ответила: «Я не думала пугать его. Просто, увидев его здесь, я удивилась. Ведь наша встреча должна произойти завтра утром в Самарре».

— Не та аналогия.

— Не скажи!.. Да, фатализм глуп. И в судьбу ты, естественно, не веришь. Но согласись, в этой притче что-то есть. А именно: будущее предугадать невозможно.

— Не думал, что ты скатишься до демагогии.

— Хорошо, хорошо! — поднял руки вверх Щетинкин. — Давай тогда поднимемся до диалектического материализма.

— Поздно, Сережа, поздно. «Объект»-то действительно погиб.

— Опять двадцать пять за рыбу гроши!.. Да что ты за размазня, Пашка?!

Баринов резко поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Потом остановился перед Щетинкиным.

— Вот что, Серега. Давай договоримся: я в твои дела нос не сую — и ты в мои дела не суйся. Понятно выражаюсь?

— Извини, — коротко сказал Щетинкин. — Погорячился.

Он сидел за приставным столиком, опустив голову, словно рассматривал руки со сплетенными в замок пальцами, лежащие на коленях. Баринов сел на место и принялся бесцельно перелистывать листки настольного календаря.

Щетинкин проговорил, не поднимая головы:

— Ты считаешь «эффект Афанасьевой» уникальным явлением?

— Я вынужден это констатировать, — сухо и нехотя отозвался Баринов. — Сам я столкнулся с ним первый раз, и в литературе ничего похожего не встречалось.

— А если он просто чрезвычайно редок?

— Ну и что? — вопросом на вопрос ответил Баринов и скривил губы в усмешке. — Прикажешь объявить всесоюзный розыск?

— Погоди. Давай лучше постараемся понять, что за явление тебе посчастливилось наблюдать и исследовать.

Баринов остро взглянул на собеседника.

— У тебя есть гипотеза?

— У меня есть идея. А разовьешь ее в гипотезу ты сам.

— Ну, знаешь!

— Спокойно! Лучше выслушай… Итак, первое. Ее сны в истинном смысле снами не являются. Они представляют собой вполне реальные куски чьих-то реальных жизней — от доисторических времен до конца пятидесятых годов нашего столетия. Ты это понял после выяснения обстоятельств жизни и смерти Марии Семенихиной… Отмечу первый факт, мимо которого ты прошел: все эти люди в настоящий момент мертвы. Второй ты не упустил: Афанасьевой сны начали сниться в четырнадцатилетнем возрасте, то есть сразу после смерти Марии. Третий факт ты тоже оставил без внимания, а он, быть может, самый важный в логической цепочке умозаключений. По словам односельчан, — а сына и дочь Семенихиной нужно срочно разыскать! — она в тридцать с небольшим заболела какой-то душевной болезнью, даже пробовала лечиться. Понятно, что историй болезни тех времен уже в природе не существует, хотя поискать стоит. А любопытный, наверно, был анамнез!.. Ты пишешь, что некий дедок утверждал, будто бы ее посещали некие «видения» и от них она сама не своя становилась… Так вот, Паша, я и подумал — а не те же «видения» мучили и Афанасьеву, а?

Баринов слушал, машинально кивал, его взгляд медленно бродил по знакомым стенам кабинета.

— Обращаю твое внимание вот еще на что, — азартно продолжал Щетинкин. — Все моменты чужих жизней, которые «вспоминала» Афанасьева, отличаются особым накалом эмоций. Шестьдесят восемь процентов заканчиваются смертью главного героя, двадцать три — смертью кого-то другого на его глазах, а то и при его, так сказать, непосредственном участии. То есть в каждом случае возникает ситуация сильнейшего стресса, а значит, мозг проявляет исключительную, просто величайшую активность!

— Извини, Сергей, все это давным-давно известно любому сотруднику моей лаборатории.

— Согласен. И какой вывод?

— Переселение душ? — хмыкнув, осведомился Баринов.

— Не спеши! Человеческое сознание, мышление — штука и по сей день непонятная. Даже подступов не видно. Или не так?

— Вопрос риторический.

— Э-ге-ге, мой милый! Привыкай, у нас с тобой впереди масса таких «риторических» вопросов!

— Извини, Серега, без меня. Я мистикой не интересуюсь. Хочешь — банкуй сам.

— Колючий ты, дружок, — вздохнул Щетинкин. — Двадцать лет назад ты таким не был.

— Ты тоже не стал лучше.

После недолгого молчания Щетинкин сказал:

— Ладно, чего там уж. Как говорится, я не мед с сахаром, но и ты, парень, не из Парижской коммуны. Поэтому предлагаю нам обоим сделать дружно над собой усилие и признать, что первый тайм мы отыграли вничью. «Ноль — ноль». Или, как говорит один мой хороший знакомый, «пусто — пусто».

— Тогда уж лучше «один — один», — ворчливо ответил Баринов.

— Почему?

— А так почетнее.

Они разом рассмеялись.

Баринов почувствовал, как подтаял тот леденящий комок, который сидел у него в районе сердца с того самого момента, когда он впервые отчетливо понял, что Нины больше нет и в том очень большая доля его вины… Нет, разумеется, он обладал достаточно развитым, логическим умом, чтобы легко и просто доказать любому, что вины его тут нет ни на каплю, но только не себе. С еще большей легкостью он доказал бы то же самое и в случае, если на его месте был бы кто-нибудь другой. Но сам-то он вполне объективно определил для себя свою долю вины в ее смерти. При том, что его вины здесь не было совершенно. И это он тоже знал наверняка.

— Извини, Сережа, — проговорил он с раскаянием в голосе. — Знаешь, бывает, что впору заорать во всю глотку: «Эх, ребята, все не так, все не так, ребята!»