Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

— Бетонщик? Какие-такие у тебя отношения с бетонщиками?

— Сам удивляюсь… Но это быстро — шесть секунд.

Щетинкин отставил чашку и почесал в затылке. Вдруг его глаза весело заискрились.

— Ты, дружок, когда в последний раз в Свердловске был?

— Вообще не доводилось. А что?

— Может, в молодости, проездом, а? — Щетинкин лукаво подмигнул. — Лет двадцать назад.

— Это ты о чем? — не понял сначала Баринов. Но, сообразив, рассердился: — Что за глупости! Вечно ты со своими дурацкими шуточками, просто противно!

— Ладно, ладно, — примирительно протянул Щетинкин. — Вы поговорите, а я еще чайку…

В дверь коротко стукнули. Баринов не успел отозваться, лишь повернул голову, как она открылась и в кабинет вошла Александра Васильевна. Щетинкин отложил ложечку, которой пытался подцепить в банке половинку огромного абрикоса, перевел взгляд на Баринова, потом снова посмотрел на Александру Васильевну. И наморщил в своей манере лоб, словно какая-то новая важная мысль вдруг пришла ему в голову.

Баринов увидел растерянное лицо своей заместительницы и поднялся навстречу. Она тщательно притворила за собой дверь и, громко стуча высокими каблуками открытых босоножек, торопливо направилась к нему.

— Он в коридоре, Павел Филиппович, — предупреждая вопрос, сказала она каким-то непривычным, напряженным голосом. — Я хотела вам прежде кое-что сказать…

— Садитесь, Александра Васильевна, — Баринов указал на кресло у журнального столика, в котором только что сидел сам. — Чаю хотите? Что случилось?

— Я и сама не знаю, все так непонятно. Не представляю, с чего начать… И сам этот молодой человек очень, оч-чень странный. И ведет себя странно…

Баринов придвинул стул, сел сам и снова указал ей на кресло.

— Чаю, Александра Васильевна?

— Нет-нет, спасибо!.. А впрочем, да, пожалуйста. Только полчашечки… Благодарю вас!

— Так что же в нем странного?

— Вы понимаете, по его словам, он вчера взял отпуск, сел в самолет и прилетел единственно для того, чтобы встретиться с вами, Павел Филиппович. — Она сделала небольшой глоток и отставила чашку, знаком отказавшись от варенья. — Больше он ничего не хочет говорить, но, понимаете… — Александра Васильевна достала из кармана юбки кружевной платочек и, аккуратно промокнув уголки губ, принялась нервно крутить его в руках. — Все это оч-чень и оч-чень странно…

— Может, мне выйти? — Щетинкин вопросительно посмотрел на Баринова.

— Ах, нет, не в этом дело, Сергей Валерьевич! — Александра Васильевна, казалось, даже слегка покраснела. — По-моему, даже очень неплохо, если вы выслушаете его вдвоем. У него такие глаза…

— Что-что? — Баринов озадаченно поднял брови. — Уж не хотите ли вы сказать…

— Нет! — с досадой перебила она. — Насколько я могу судить, с психикой у него все в порядке. Он производит впечатление абсолютно нормального человека, правда, очень уставшего. Но не больше. По его словам, он вылетел вечером в Алма-Ату, потом автобусом сюда, не спал… И у него очень странные глаза.

— Ничего не понимаю! Что ему от меня надо?

— Помолчи, Павел! — резко перебил его Щетинкин. — Чую, тут что-то серьезное! Продолжайте, пожалуйста, Александра Васильевна.

— Да, да! — Она обрадовалась неожиданной поддержке и с благодарностью оглянулась на Щетинкина. — Вы понимаете, он ведет себя так, будто не раз бывал в нашей лаборатории, словно ему все знакомо. Помните, Павел Филиппович, мы на днях вынесли из «сонной» комнаты старый диван, а на его место поставили еще один шкаф. Так вот, он посмотрел на шкаф, оглянулся по сторонам и сказал буквально следующее: «Зря его поставили. С диваном гораздо уютнее». Понимаете?

— А вы спросили, почему уютнее? — Щетинкин даже наклонился в ее сторону.

— Да. Совершенно машинально, не задумываясь. А он рассмеялся и махнул рукой. Я даже растерялась на мгновение. Но тут вошла Лена Цепляева, он с ней поздоровался и спросил, как здоровье ее матери. — Она повернулась к Щетинкину и пояснила специально для него: — У Лены месяца два назад мама перенесла операцию по поводу язвы двенадцатиперстной кишки… И тут я сообразила, Павел Филиппович, что он, когда искал вас в лаборатории, сразу обратился ко мне по имени-отчеству… Понимаете? Входит с улицы незнакомый человек, здоровается — и ко мне: «Александра Васильевна, не подскажете, Павел Филиппович сегодня у себя или дома? Я звонил из автомата, но телефон, похоже, отключен»… Тут уж, — она на миг запнулась, — тут уж я, откровенно признаюсь, испугалась и кинулась вам сюда звонить.

— Так-так-так! — озадаченно проговорил Баринов. Он сильно потер лоб и прикрыл глаза. Что-то смутно стало проявляться у него в голове, что-то полуосознанное. Он чувствовал, как зарождается и резко нарастает волнующая уверенность в абсолютной правильности не оформившейся еще догадки… Да что там не оформившейся, он уже все понял, он уже знал, только не хотел признаться в этом себе самому…

— Ах ты, черт меня дери! — вполголоса выкрикнул Щетинкин и, ударив изо всей силы кулаком в раскрытую ладонь, сорвался с места и пошел, пошел кругами по кабинету. — Ну, Пашка, ну, черт в ступе! Ну, сукин ты сын, ты, кажется, действительно везунчик!

— Так-так-так! — Баринов пытался справиться с волнением. — Спокойно, Серега, спокойно! Сядь! Сядь, тебе сказал!.. Александра Васильевна, пригласите его, пожалуйста, или нет, погодите! Нужен магнитофон, нужно все подготовить, задокументировать…

И он растерянно завертел головой.

Щетинкин резко повернулся к нему.

— Да, обязательно! Непременно! Зафиксировать каждое его слово! — Он подошел к сидящему Баринову и сильно сжал его плечи. — Ну, Павел! Ну, ты везунчик! Ты представляешь, что за рассказ мы сейчас с тобой услышим, а?!

Четвертого июня около десяти часов сорока минут Олег проснулся от собственного крика. Он сел, спустив ноги с дивана, судорожно тиская в руках влажную подушку.

В комнату вбежала обеспокоенная мать.

— Алик, что с тобой? Ты так ужасно кричал…

— Уф-ф! — стараясь отдышаться, Олег набрал полную грудь воздуха, задержал его, сколько мог, и шумно выдохнул. И, вытирая подушкой мокрые лоб и шею, сказал хрипло, со сна: — Ох, мам, ну и сон, аж до сих пор колотит!

Он отложил подушку, еще раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая дыхание и рвущееся куда-то сердце. Мать с тревогой приложила ладонь к его лбу, провела по взъерошенным волосам.

— Что-то нехорошее, сынок? Вон как вспотел.

Олег поморщился, повел головой, стараясь незаметно уклониться от материнской руки.

— Ладно, мама, все в порядке. Ты иди, я постараюсь еще вздремнуть.

Он посмотрел на часы — надо же, поспал-то всего ничего! — и снова повалился на диван, натянул до пояса простыню.