Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Мать, как только узнала, что вечером должна прийти Марина, засуетилась, засобиралась и ушла с соседкой в кино на восьмичасовой сеанс. А перед этим напекла гору пирожков — с морковкой, с картошкой, с грибами.

Они сидели на кухне, пили чай с пирожками.

Очень трудно было решиться и начать. И непонятно, а что же, собственно, рассказывать? Ну — сны, ну — кошмарные, ну — налагаются один на один. А дальше?.. Не дают выспаться? Пугают содержанием?.. Ну и что с того?

— Знаешь, Маришка, со мной тут какая-то чертовщина происходит…

И он принялся рассказывать все по порядку, стараясь ничего не упустить. И про «Колхиду», и про медведя, и про поездку на слоне среди джунглей, и про песчаную бурю в пустыне, и про рукопашную схватку с каким-то оборванцем, когда Олег откусил ему нос, а тот воткнул ему нож в живот…

Поначалу Марина воспринимала его рассказ с некоторой усмешкой, даже с удивлением: не мужское, мол, это дело, пересказывать да обсуждать — кому, что и когда приснилось. Потом — со скепсисом: ну и буйная же у тебя фантазия, милый! А под конец слушала уже с беспокойством, если не с тревогой в глазах, порывалась что-то спросить, но он движением руки останавливал ее и продолжал дальше: спокойно, размеренно, нарочито беспристрастно, словно рассказывая нечто вычитанное или увиденное в кино.

Поверила ли она, сделала ли вид — не суть важно. Главное, он выговорился. Напряжение словно отпустило, стало как будто легче…

Ничего путного от нее он, разумеется, не услышал: сплошные охи да ахи, да просьбы не переутомляться на работе, про усталость и нервы, про его впечатлительность вообще и увлечение историческими романами и детективами в частности.

Потом они перешли в его комнату, целовались до головокружения, до боли в губах, и она позволила ему расстегнуть и снять блузку и все, что под блузкой было… До ее дома они шли пешком, в подъезде снова целовались, а назад он поймал такси, потому что транспорт уже не ходил, и в эту ночь спал спокойно. И в последующие тоже.

Через неделю Олег уже стал забывать про жуткие трое суток, про кошмарные видения своих и чужих смертей, и так продолжалось до середины июля.

В ночь на одиннадцатое Олег проснулся и, открыв глаза, долго не мог сообразить, где он и кто он.

Буквально несколько минут назад он стоял на краю лесистой горной долины, а внизу блестела отдельными участками извилистая речка.

Вдали, на том берегу, промелькнули меж скалами несколько горных коз, в речных заводях должна была водиться рыба, по-над берегом виднелись заросли кустарника со съедобными ягодами… Он вполголоса издал клич радости и довольства — наконец-то можно будет остановиться, отдохнуть. Женщина рядом держала на руках крохотного малыша, завернутого в свежую сырую шкуру, и он легонько, еле слышно повизгивал. Судя по виду, женщина тоже устала, ей тоже хотелось какого-нибудь пристанища, пусть временного.

Позади хрустнула ветка, и он оглянулся. Из кустов показались двое — старик, обернутый шкурой, и худенький, невысокого роста детеныш. Старик нес в руках два копья, на плечах был пристроен небольшой тюк, тоже из шкуры. Он тяжело, словно запаленная лошадь, дышал и с готовностью остановился, не доходя до них.

Женщина что-то проворчала, потянулась к Олегу, лизнула в щеку, и они бок о бок начали спускаться в долину.

Не прошли они и трети пути, как сзади раздался высокий, словно от внезапного испуга или острой боли, выкрик. Олег успел отскочить за дерево, и два копья пролетели мимо. Он выглянул из-за ствола. Вниз по склону бежали трое с тяжелыми суковатыми дубинками наперевес. Детеныша не было видно, а старика проткнули насквозь копьем в живот. Добивать не стали, чтобы не терять времени, и он, ухватившись руками за торчащее древко, лежал в траве на боку, тонко верещал и мелко-мелко сучил ногами.

Олег в два прыжка выскочил на открытое пространство, придавил ногой сброшенные с плеча копья и приготовился к бою, поудобнее перехватив сучковатую на конце дубинку. Двое перешли с бега на шаг, принялись обходить его с боков. Третий, как краем глаза мог видеть Олег, погнался за женщиной и на ходу, сзади, ударил ее дубинкой по голове — не сильно, а так, чтобы оглушить. Удар нападающего справа Олег смог парировать и, когда тот потерял равновесие, с коротким придыханием сам ударил сбоку. Звучно хрустнула кость, и первый упал с раздробленным бедром.

Удар второго пришелся Олегу по голове вскользь, оглушил на миг, заставил припасть на колено. Нападающий был крепким, коренастым, с длинными узловатыми руками, с опаленной огнем темно-рыжей бородой. Он поднял дубинку над головой, готовясь к последнему решающему удару, даже приоткрыл рот для победного крика. Левой рукой Олег нащупал древко копья у колена и бросил его прямо с земли, без замаха. Каменный наконечник вошел противнику под нижнюю челюсть, он уронил дубинку, захрипел и упал. Олег подскочил к нему, изо всех сил ударил дубинкой по голове раз, другой, третий — разбивая вдребезги череп. Огляделся: тот, первый, хватаясь за ствол дерева, пытался встать. Серьезного сопротивления он, конечно, не оказал. А череп его оказался послабее, чем у напарника…

Прихрамывая, Олег поднялся на гребень. Старик уже затих и не дышал.

Осторожно, присматриваясь и принюхиваясь, Олег пробежался по гребню сначала в одну, потом в другую сторону. Больше вокруг никого не было, скорее всего, те трое наткнулись на них случайно, мимоходом…

Вернувшись к месту, где лежал старик, Олег крикнул — негромко и односложно. Из кустов неподалеку выполз давешний детеныш, поднялся, подбежал, прижался к ноге. Ростом он не доходил Олегу и до пояса. Олег приобнял его, слегка встряхнул — то ли приободрил, то ли приласкал.

Они вдвоем прошли чуть вперед, сели рядом на ствол поваленного дерева. Олег смотрел на нижнюю поляну, где его женщину догнал тот, третий. Голова болела все сильнее, волосы на темени пропитались кровью и слиплись. Сил подняться и идти на поиски женщины и младшего детеныша не оставалось, а ведь, кроме того, надо было собрать оружие врагов, оттащить тела их и старика подальше в лес…

Олег сполз на землю, привалился спиной к стволу, прикрыл глаза — и проснулся.

…Теперь сны стали приходить регулярно каждую ночь, что интересно, в одно и то же время. Они были четкие, ясные, запоминались каждой деталью, каждым штришком и не повторялись. Иногда очередной сон служил продолжением предыдущего, иногда предыдущий являлся продолжением сегодняшнего. Они по-прежнему поражали и пугали своей необъяснимостью, и так получилось, что Олегу стало привычным каждый вечер пересказывать Марине очередное сновидение.

Она слушала, мрачнела от его рассказа и старалась как-то утешить, приободрить, успокоить его, но от обсуждения упорно воздерживалась. Ей явно не хотелось говорить ни о самом факте сновидений, ни об их содержании. По собственному почину она никогда не заводила разговора о снах, лишь, встречаясь, смотрела на Олега с немым вопросом: «Что, и сегодня опять?»