Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

И Олег невольно стал сдержаннее, коротко обрисовывал содержание очередного и переводил разговор на другое.

Самый яркий, самый страшный — и самый первый! — сон с «Колхидой» больше не повторялся. Но, вспоминая его «прокрутку» и часто прокручивая самое начало, Олег понял, что в «Волге» рядом с водителем сидела женщина. Определил по рукам, которыми она — или он сам? — упиралась в переднюю панель: маникюр, лак на ногтях, обручальное кольцо, на безымянном пальце левой руки золотой перстенек с топазом… А потом он увидел продолжение этого сна. То есть нет-нет, не продолжение, а начало! Какое может быть у того сна продолжение…

Он — или она? — сидел в той же «Волге», с тем же водителем, но на заднем сиденье был еще один человек. С ним женщина разговаривала полуобернувшись, они называли друг друга по имени-отчеству, и он узнал, как зовут ее и как зовут того человека. Из разговора стало ясно, что женщина видела какие-то странные сны, мужчина ее расспрашивал, а она не хотела рассказывать в присутствии водителя.

Мужчина это понял и замолчал. Она села поудобнее, стала смотреть на дорогу и думать, что надо бы попробовать уговорить мужа провести отпуск втроем, а не отсылать сына в пионерлагерь…

А потом, уже в следующем сне, через две-три ночи, женщина — Нина Васильевна — ссорилась с другим мужчиной, и из этого сна Олег тоже почерпнул информацию. Ссорились по-семейному, на кухне во время еды. Муж по имени Юрий кричал на нее очень сильно, обвинял в разных грехах, что, мол, дома не ночует, что ребенка забросила, что на уме у нее только работа да этот — тут крепкое словцо! — Баринов, раз так, то пусть она катится к этому своему — опять крепкое словцо! — Баринову, а с него, Юрия, хватит… Женщина по имени Нина — то есть он, Олег, — как могла, сдерживалась, на упреки почти не отвечала, и лишь одно сильнейшее желание было у нее — ударить мужа по башке чугунной сковородой…

Еще через несколько ночей приснился тяжелый разговор с сыном Сережей. Обычный случай для подростка: то ли стал покуривать, то ли связался с дворовой шпаной, то ли забросил учебу и спортивную секцию, то ли грубит отцу и матери… конкретно Олег не разобрался. Одним словом, начал отбиваться от рук… Казалось бы, поговорили, да и поговорили, ну все как случается в семьях, где есть мальчики и девочки переходного возраста. Но Сережа вдруг заявил матери, что та не любит отца, что она его обманывает, а это нечестно, что говорит одно, а поступает по-другому!.. Тоже, казалось бы, ничего страшного, обычный юношеский максимализм, но Нина очень разволновалась, чуть не до сердечного приступа, пыталась оправдываться, что-то объяснять, но Сережа ничего понимать не хотел, хлопнул дверью, а она плакала в ванной, включив душ, чтобы заглушить рыдания… Этот сон, видимо интуитивно, он Марине рассказывать не стал. И вообще, больше о Нине он ей не сказал ни слова, хотя продолжал регулярно видеть сны из ее жизни.

Да и остальные стал рассказывать с купюрами, через пятое на десятое. Еще он почувствовал, что с каждой встречей Марина словно отдаляется от него. Олегу даже стало казаться, что боится она не за него, что она его самого боится, его странной и непонятной способности — видеть сны из чужой жизни. Вернее, чужую жизнь, куски чужой жизни. Не верить ему она не могла, верить целиком и полностью — тоже. И она стала его бояться.

У нее вдруг появились неотложные дела по вечерам, потом она стала неважно себя чувствовать, потом нашлись еще какие-то причины — и их встречи начали сходить на нет. Олега это поначалу задевало, даже бесило, потом появилась обида и досада. Марина ему нравилась, можно сказать, что он прикипел к ней, вот-вот их отношения могли бы перейти в разряд серьезных…

Но когда с ним произошел тот случай в обеденный перерыв на работе, он даже обрадовался их размолвке — никому и ничего не придется врать, потому что этого он рассказывать никому и никогда не должен.

— Что за случай? Почему никому нельзя рассказывать? — быстро спросил Баринов.

Олег усмехнулся и покачал головой.

— А вы тоже нетерпеливы, Павел Филиппович. К тому же непоследовательны. Все вопросы потом, не так ли?

Баринов заметно смешался, искоса глянул на Щетинкина, потом на Александру Васильевну.

— Да-да, Олег, вы правы. Извините, пожалуйста, продолжайте!

— Собственно, на этом рассказ о моих сновидениях кончается. Как говорится, dixi , что означает, как вам известно, я закончил.

— Более точно — «я высказался», — заметил Щетинкин. — Но бог с ней, с латынью. Вернемся к нашим баранам.

— А вот для этого, Павел Филиппович, — живо повернулся Олег к Баринову, — я бы попросил выключить магнитофон. Я бы не хотел, чтобы дальнейшее записывалось.

Немного помешкав, Баринов протянул руку и щелкнул клавишей. Потом встал и выдернул вилку из розетки.

— Спасибо, Павел Филиппович, — очень серьезно сказал Олег. Некоторая расслабленность и оживленность, с которой он только что вел рассказ, исчезли. — А теперь — главное. Вы задумывались, каким образом я вас нашел?

— Да, — так же серьезно ответил Баринов. — Пожалуй, это — главное.

— Тогда слушайте. Нина Васильевна Афанасьева — это я.

После недели новых ночных кошмаров Олег постарался отвертеться от работы в смены. Пошел к начальнику цеха, бил на жалость и сочувствие — он-де студент-вечерник и ему по закону положено работать только днем, а «хвостов» накопилось выше крыши, и много еще чего. Знал, что у начальника сын тоже вечерник, только на ПГС, на промышленно-гражданском строительстве… Ничего, получилось. Сделали ему приказом скользящий график, с переходом из бригады в бригаду.

После обеда в комбинатовской столовке они обычно выходили на свежий воздух к задней стене цеха, где складировались бракованные стеновые панели, рассаживались вольготно и начинали «травить баланду». Олег всегда охотно участвовал в разговорах, сам рассказывал разные байки, теперь же располагался в сторонке, старался прилечь, расслабиться. Поначалу над ним посмеивались, мол, ну и страстную кралю нашел себе наш Алик, гляньте-ка, измочалила вконец, одна кожа да кости, да и с лица сбледнул, ох, парень, гляди не надорвись!.. Олег добродушно отшучивался, от него постепенно и отстали.

Шестого августа, пообедав, он прилег на теплой, дышащей жаром бетонной плите, нагретой солнцем, подложил под голову рабочую куртку — и задремал. А очнулся в медсанчасти комбината спустя два с лишним часа. Собственно, о двух часах ему сказали потом, для него все оказалось проще: лег, закрыл глаза, открыл их, а тут врач «скорой» обсуждает с фельдшерицей, куда его лучше везти, в какую больницу.

— Да не надо меня никуда везти! — подал он голос с кушетки, поднялся и сел, растирая лицо руками.