Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Он едва успел перевести дух, как снова получил уже знакомый удар по голове, сжался в предчувствии болевой лавины, но вместо нее вдруг ощутил необыкновенную легкость и бодрость тела, ясность и кристальную прозрачность сознания. Он мог вспомнить все — каждую секунду своей сорокалетней жизни до мельчайших подробностей… И это тоже было страшно. Может быть, еще страшнее боли, ибо тогда он не мог мыслить, сейчас же мощь его разума словно удесятерилась…

Так же не может быть!..

Вот тебе и Банник!..

Ну не может такого быть, просто потому, что не может быть никогда!..

Баринов понимал, что ему продемонстрировали, конечно, не все способности. Может быть, наиболее эффектные и зрелищные, но не все. Не тот человек Банник, чтобы раскрывать карты. Но, с другой стороны, для пущего эффекта мог поставить последний рубль ребром. И, надо отдать должное, кое-чего добился.

Обставлено все грамотно. Доходчиво, профессионально, эффектно. Что самое страшное, почти обусловившее достижение нужного результата: сломать, раздавить, подчинить своей воле. Он был марионеткой, игрушкой в руках Банника и одновременно сознавал, что ничего противопоставить ему не может. Да и никто бы, пожалуй, на его месте этого не смог.

Ури Геллер гнет взглядом серебряные ложки — Николай Банник взглядом крутит стрелки на часах. Вольф Мессинг внушает контролеру, что обрывок бумажки в его руках на самом деле железнодорожный билет — Николай Банник внушает собеседнику, что стрелки на часах крутятся. Роза Кулешова читает пальцами записку, вложенную в запечатанный конверт, — Николай Банник взглядом воспламеняет лист бумаги. Людвиг Штирнер из беляевского «Властелина мира» внушает на расстоянии чувство любви, ненависти или страха — Николай Банник телепатически наносит собеседнику болевой удар невероятной силы.

А ведь Баринов был уверен, что к гипнозу мало восприимчив, и уж кто-кто, а он сам никогда не поддастся внушению… И что получается? То ли Банник настолько силен, то ли он, Баринов, настолько слаб?..

И то и другое одинаково неприятно.

Или — это не гипноз? Или все же Баннику удалось создать аппарат, напрямую и в нужном направлении воздействующий на мозг?

Тогда, в лаборатории на Большой Дорогомиловской, они работали над аппаратурой, которая должна была усыплять человека или лишать его способности мыслить, двигаться, привести в каталептическое состояние, словом, вывести из строя, но обратимо. Задачи внушить что-либо не ставилось. Хотя бы потому, что никто не знал, а что же значит — внушить?

А уж наведенная галлюцинация на заданную тему… О таком не то чтобы речи не заходило, о таком даже не мечталось. А теперь, значит, и такое возможно. И ключ к этому — «эффект Афанасьевой». Иначе зачем огород городить.

Словом, «скачи, враже, як пан каже».

…Как ушел Банник, он не помнил.

Просто в какой-то момент в кабинете никого не оказалось. А на журнальном столике, рядом с недопитыми фужерами, початой бутылкой, пустыми чашками и полной пепельницей лежала горка уже почерневшего пепла.

И рядом — визитка, золотом по голубому: «Банник Николай Осипович, член-корреспондент АН СССР». Ни должности, ни адреса, ни телефона — как принято обычно указывать. Ничего. А на обратной стороне — перьевой авторучкой черными чернилами: «Интурист, № 202».

Дверь кабинета кто-то дернул — раз, другой. Потом раздался стук — короткий, но сильный, требовательный.

Странно, свои сотрудники стучат иначе, а Александра, да и Игорь зачастую входят просто, без стука. Тем более, скажем, Габитов.

— Да-да, войдите! — Баринов прислушался к своему голосу, остался доволен — похоже, все в порядке.

Стук повторился.

Баринов поднялся из кресла, пошел к двери… Нет, вроде бы и физически чувствовал себя нормально, никаких нарушений в координации и тому подобное. А ведь после болевого шока всякое бывает.

Дверь оказалась запертой. Вот оно что! Банник, уходя, сдвинул защелку предохранителя замка и захлопнул дверь. Предусмотрительная сволочь, ничего не скажешь!..

Баринов толкнул дверь и отступил на шаг.

— Ни хрена себе! — вырвалось у него. — А ты-то как здесь?

— Ну, во-первых, здравствуй! — Омельченко шагнул через порог, протянул руку. — Во-вторых, я прямо с самолета. В-третьих, с какого-такого ты забаррикадировался, а твои орлы даже не знают, что ты у себя. Я из аэропорта звонил, телефон не отвечает.

От досады Баринов чуть не плюнул.

— Нет, ну надо же! Я ж с утра телефон отключил! Сейчас включу… А ты садись пока, вот сюда, сюда, — он показал на приставной столик. — Боря, ты как всегда, исключительно вовремя! У меня тут был Банник, полчаса как ушел.

Но дверь кабинета снова открылась.

— Павел Филиппович, извините, здравствуйте! А вас тут все с утра ищут, телефоны оборвали!.. О-о, Борис Богданович, добрый день! Какими судьбами? Не узнал сразу, честное слово!

Омельченко заулыбался, приветственно помахал ему рукой из-за стола.

— Как жизнь, Игорек? Шеф не обижает? Защита скоро?

— Боря, потом поговорите, сейчас не до того, — перебил его Баринов и пошел навстречу Игорю. — Кто звонил, кто ищет?

— Э-э… да вообще-то несколько человек, — Игорь несколько потерялся, уловив напряженность обстановки. — С утра Габитов спрашивал, потом звонил кто-то из горкома, Александра Васильевна с ним разговаривала, потом дважды Елизавета Ильинична… а главное, Щетинкин. Он, наверное, раз пять звонил.

— Что хотел-то, сказал?

— Вот, буквально пять минут назад… Ругался здорово, потребовал, чтобы я вас хоть из-под земли достал, что больше звонить не будет, а ждет вас немедленно на шашлыки. Где, не сказал. Он, мол, сам знает, там, где в последний раз. И чтобы приехал непременно, он будет ждать хоть до ночи.

— Так-так-так, заявочка серьезная… Ты слышал, Борис? — он обернулся к Омельченко.

Тот молча кивнул.

Баринов снова повернулся к Игорю.

— Значит, вот как сделаем… Перво-наперво — ничему не удивляйся. И — никакой самодеятельности! И Александру Васильевну предупреди. Если вдруг нагрянут… э-э… официальные лица… Потребуют материалы — отдавайте все гамузом, по описи. Будут спрашивать — отвечай только правду: как ты ее понимаешь и в том объеме, в каком считаешь необходимым. Потребуется совет — к Борису Богдановичу, он полностью в курсе. Да, кстати, возможно, придется защищаться у него в Новосибирске, там сообразите… Ну вот, пожалуй, и все.

— Что-то не так, Павел Филиппович? — Игорь растерянным не выглядел, наоборот, весь подобрался, посерьезнел и переводил взгляд с Баринова на Омельченко и обратно. — Что-нибудь… что-то связанное с Афанасьевой?

Омельченко поднялся из-за стола, подошел к ним.

— Нормально мыслишь, парень, — одобрительно сказал он. — Продолжай в том же духе. А пока извини, времени в обрез, а нам надо поговорить. Хорошо?