Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

«Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть!»

Обложились картами, подняли все геологические данные по этой части долины, пригорюнились. Как ни крути, а чтобы организовать масштабную разведку, снять полноценные профили да потом скважины бурить — клади год, не меньше. И без гарантии, что вода здесь имеется. Ну, сделали грависъемку, провели серию взрывов на прямые и отраженные волны, но признаков водоносного слоя не просматривалось. Было подозрение, правда, на характерную складочку в десяти километрах на север, но гарантию на воду дать никто не решался. Сроки же поджимали, а с ними и соответствующие оргвыводы.

И вот пришел к Шварцману его геофизик Борис Алин, последнюю неделю по своей инициативе исходивший с металлической рамкой предполагаемый район вдоль и поперек. Сказал: «Юрий Вениаминович, давай команду на бурение. Есть вода, и много». И положил на стол кроки, на которых явственно прорисовал две линзы по 40–50 кубокилометров каждая… Не прерывая основных работ, рискнул Шварцман — а что оставалось? — и на глубине пятьсот тридцать метров получил прекрасную воду. Ту артезианскую водичку и пьет по сей день пятидесятитысячный город.

Кроки Бориса он, конечно, держал в секрете — с ним по договоренности. Потом, когда традиционными способами и методами оконтурили месторождение, подсчитали запасы — вернулись к ним…

Словом, на поиски водички затратило геологоуправление без малого год, вбухало десятки миллионов рублей и почти пятьсот человеко-смен квалифицированных специалистов. А Борис получил то же самое, на своих на двоих обойдя местность, в общей сложности, за полторы недели и посидев потом за столом в камералке еще пару-тройку дней.

Вот тогда Шварцман окончательно и бесповоротно поверил в биолокацию, сиречь в лозоходство, даже пытался сам крутить рамку под руководством Алина. Получалось слабо, поэтому сам он Баринову не помощник, а вот с Борисом сведет обязательно!

На контакт Алин пошел охотно, ему самому было интересно — что там в мозгу происходит, когда рамка начинает вертеться в его руках? Работал заинтересованно, находил и время, и силы, а ведь по полгода дома не бывал!..

А потом он защитил диссертацию, и переманили Бориса Алина на Урал. Перед отъездом он пригласил Баринова к себе домой, обещал познакомить с интересным человеком.

И тут-то неожиданно оказалось, что давнишний знакомец Баринова приходится Алину родным дядькой по матери. «Это что же, — не смог удержаться от вопроса Баринов, — семейное, что ли? Дядька — травник, племянник — лозоходец?» И осторожно осведомился, а нет ли в семье еще кого-нибудь с необычными способностями?.. Вторая неожиданность его ожидала, когда оказалось, что травами Коровников занимается постольку-поскольку, основной же его профиль — целительство, причем мануальное. «Ну, ребята, — не удержался от возгласа Баринов, — не зря говорят, что на ловца и зверь бежит!» Коровников ему был симпатичен с первой встречи в горах, и симпатия, к счастью, оказалась взаимной.

Секрета из своей целительной практики Коровников не делал и к Баринову сразу проникся уважением, граничащим с почтением. Хотя, как оказалось, у него имелся печальный опыт общения с людьми науки. «Я к ним с открытой душой, да только ничегошеньки эти доктора с кандидатами не поняли. И — с потрохами сдали меня прокуратуре». Этот негативный опыт он приобрел еще в шестидесятых, когда только-только почувствовал и понял свои способности и попытался применить их на практике. О тех временах он вспоминал неохотно и на одну доску ставил ученых, милицию, важных и не очень «шишек» из горздрава, а также соседей-«доброжелателей»… А вот для Баринова сделал исключение.

В теперешней практике Коровников никогда не соглашался лечить детей, только и исключительно взрослых. В приеме никому не отказывал, но за лечение принимался, только будучи уверенным в стопроцентном результате. Малейшее колебание, сомнение трактовал в свою пользу и тогда уж без обиняков заявлял — идите, мол, в больницу, а если не хотите к врачу, так к другому целителю. И страшно не любил, когда его называли знахарем или лекарем. «Я — целитель, — гордо заявлял Коровников. — Лекари — вон в больницах. Я людей исцеляю, а знахарством отродясь не занимался».

Исцелял он голыми руками, в необходимых случаях не чурался достижений медицины — использовал различные мази и растирания, асептики, бинты, вату. Но странным образом как бы зациклился лишь на наружных средствах. Таблетки, микстуры, порошки, тем более инъекции — не то чтобы не признавал, а категорически из своей практики выбросил. Хотя и был профессиональным медиком, дипломированным фельдшером, и на пенсию ушел с должности заведующего фельдшерско-акушерским пунктом в каком-то далеком заполярном поселке.

При малейших намеках на инфекцию он сразу и категорически отсылал пациентов в поликлинику. Ему вполне хватало последствий травм — переломов и ушибов, гематом, вывихов и растяжений, а также бронхитов, зубной боли, астмы… да мало ли по каким причинам можно было к нему обратиться и получить помощь. Причем вполне реальную — Баринов убедился на собственном опыте. Давным-давно, в самые первые годы в Киргизии, он, катаясь на лыжах, упал, ушиб правое колено. Принцип: «врачу: исцелись сам!» — помог мало. То ли недолечился, то ли еще что, однако на погоду нога в суставе начинала ныть, тянуть, словом, беспокоить.

И однажды, явившись в лабораторию на очередную запись биотоков, Коровников, сидя в кабинете Баринова, на правах старого знакомого осторожно заметил, а не сможет ли он, Коровников, чем-нибудь помочь Павлу Филипповичу? Баринов удивился. Он никогда не упоминал о травме, а тут как раз второй день испытывал дискомфорт в колене — атмосферное давление менялось, из Казахстана пришел обширный антициклон. Согласился он охотно — скорее из любопытства, чем из желания избавиться от неприятных ощущений, веря и не веря, но — «испытано на себе!»

Коровников легко, одними кончиками пальцев прощупал сустав, согнул-разогнул его несколько раз. Потом мягкими, плавными движениями прошелся по всей ноге — от бедра до щиколотки — словно массируя и поглаживая, на этот раз ладонями: вверх, вниз, снова вверх…

Субъективно в мышцах ощущалась слабая волна тепла, однако Баринов был склонен относить это ощущение за счет самовнушения, а более ничего он заметить не смог.

Процедура заняла минут пятнадцать, на следующий вечер повторилась. «Эх, Павел Филиппович, раньше надо было бы, — посетовал Коровников. — А так — запустили вы коленку-то. Придется третьим сеансом закрепить»… И надо отдать должное, колено перестало беспокоить — ни на погоду, ни просто так, без причины. Только привычка осталась — при сильной усталости чуть приволакивать ногу.