Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Травами, что собирал, Коровников пользовал практически всех пациентов. Советовал и приписывал различные сборы — традиционные, проверенные, что и в аптеках продаются, но какие-то придумывал и составлял сам. Набор трав был всем вполне понятен и немудрен: душица и зверобой, солодка и чистотел, чабрец и девясил, валерьяна и мята, шалфей и алтей и еще десятка три-четыре других растительных средств — шиповник, ромашка, липовый цвет, анис, пижма…

Специально пациентов Коровников не искал. Земля, как говорится, слухами полнится, к нему ехали из Казахстана и Узбекистана, с Алтая и Урала, даже из Сибири… Власти в лице правоохранительных органов, то есть руками участкового, несколько раз пытались пресечь его незаконную и антинаучную деятельность. Но когда он своими методами полностью восстановил после серьезных травм местных футбольных звезд — двух нападающих и вратаря «Алги», — последовало негласное распоряжение оставить его в покое.

До поры до времени, разумеется, пока не случится что-нибудь резко неординарное: пациент, скажем, умрет, или в высокие инстанции прикатит авторитетная «телега», или просто «наверху» покажется, что «знахарь» вышел за пределы дозволенного.

…А Игорь — молодец. Раскованно мыслит. Значит, принимаем в качестве рабочей гипотезы такую инверсию: не у тех экстрасенсов флюктуации в ЭЭГ, как у Афанасьевой, а наоборот, у нее — такие же, как у них.

И тогда вырисовывается интересная картина. Поскольку они ничего похожего на ее увлекательные и поражающие воображение сны не видят, так не обладает ли она какими-нибудь их особенностями?..

Вот и проверим. Не торопясь, исподволь, не раскрываясь. Чтобы и себя, так сказать, не дискредитировать, и ее зря не настраивать «на заумь», не нервировать раньше времени всякими посторонними идеями.

А начать с самого простого: выяснить поначалу у Афанасьевой до максимально осознанного ею самой предела — не проявлялись ли раньше, в далеком или близком прошлом, ее способности к паранормальным… ну, скажем, штучкам самого разного рода?

— И подумайте, вспомните, нет ли у вас каких-то странностей, отклонений от общепризнанных норм… не поведения, нет, а сознания. Мышления. Образа жизни. Мировоззрения. Мироощущения. Ведь что-то в рассуждении других вам кажется наивным и бессмысленным, что-то смешным, непонятным, странным… Ведь так, Нина Васильевна?

— Самым странным в жизни для меня являются мои сны. — Нина вымученно улыбнулась. — Да еще рассуждения мужа… по поводу: как тут не выпить с друзьями, если душа просит.

— Нет-нет! Это не то. Как бы вам объяснить… — Баринов в задумчивости поддернул рукава свитера и принялся чуть-чуть насвистывать сквозь зубы. Нина уже знала его привычку в состоянии напряженного раздумья что-нибудь насвистывать про себя и для себя, что-то без мотива, без особого ритма.

— Ну, хорошо! — Он внезапно оборвал свист. — Зайдем с другой стороны. Как вы относитесь к людям, способным заговаривать зубную боль, останавливать кровь, вылечивать от родимчика младенцев и так далее?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Вы не удивляйтесь. Я еще и не об этом могу спросить.

— Я… я не знаю даже. На мой взгляд, шарлатаны они.

— Вы с ними сталкивались? — быстро спросил Баринов.

— Н-нет, нет! Просто понаслышке…

— Ой ли? Извините.

Нина смущенно опустила голову.

— Смелее, Нина Васильевна, смелее. Дальше этого кабинета ваши слова не уйдут. Вы же знаете.

Историю эту по разным причинам Нина вспоминать не любила и начала издалека…

Она заканчивала пединститут, а Юре оставался еще год, он учился на факультете промышленного и гражданского строительства в институте городского хозяйства. Поженились они за неделю до комиссии по распределению, наивно полагая, что дадут ей «свободный» диплом, не заставят же его, без пяти минут инженера-строителя, ехать за нею в деревню!

Однако муж-студент комиссию не впечатлил, и направили ее в сельскую глубинку учителем физики средней школы. Спасибо недалеко, всего за двести километров от Волгограда, пять часов автобусом по грейдеру и проселочным дорогам.

А через год Юру распределили — так вообще к черту на кулички, в Киргизию, технологом на новый домостроительный комбинат. Правда, с предоставлением квартиры в течение года… Отпускать ее в школе никак не желали, требовали отработать три года полной мерой. Помогла справка о четырехмесячной беременности, и то пришлось потрепать нервы, побегать по кабинетам районо и облоно.

С квартирой, слава богу, не обманули, хотя до рождения Сережи пришлось жить в общежитии, в малосемейке. Поначалу нелегко пришлось, конечно, чужой город, ни родных, ни знакомых. Юре тогда досталось, несмотря на загруженность по работе он и обед варил, и пеленки стирал-гладил, и на молочную кухню бегал…

А потом Сережа заболел, и сильно заболел. Есть перестал, почти не спал — все кричал и кричал. Особенно при кормлении. Как наступало время кормить — начинались обоюдные мучения, и его, и ее. Врачи ничего понять не могли — или не хотели. Отделывались традиционными предписаниями — укропная водичка, теплая пеленка к животику, легкий массаж по часовой стрелке: «Не беспокойтесь, мамочка, перерастет!» А ребенок заходился, синел в крике…

Нинина мама смогла взять отпуск за свой счет, приехала за три тысячи километров. Послушала, посмотрела и решила — сглазили. Даже вычислила, кто. И бабку нашла, что от «сглаза» заговаривает.

— В общем, понесли мы Сережку к той знахарке. Как сейчас помню: деревянный дом где-то на Пишпеке, длинный такой, черный, на барак похожий, но двухэтажный. Единственный подъезд с торца, скрипучая деревянная лестница, длинный темный коридор… Бабка дверь открыла, а я позади мамы держусь, стыдно. И Сережа орет, заходится в крике. А бабка эта — ну, какая там бабка, женщина лет пятидесяти! — как посмотрела на меня, так у меня сердце остановилось, руки сами разжимаются, вот-вот ребенка уроню. Мама что-то пыталась ей сказать, а она на пороге отстранила ее рукой — вот так, властно, бесцеремонно — в меня глазищами впилась, вгляделась, а потом и говорит: «Уходите отсюда. Я вам не помощница. А ты, голуба, — это я, значит, — сумела дитя до такого довести, так сумей и вылечить. А как вылечишь — никогда болеть не будет, пока с тобой живет». Это она мне так сказала и дверь захлопнула.

— Так-так-так! — Баринов даже наклонился в кресле. — Любопытно!.. А дальше?

Нина пожала плечами.

— Полгода ходили по врачам, потом вроде все наладилось. Мама у нас месяца три жила, если бы не она, я уж и не знаю…

— Та-ак!.. Вы можете вспомнить, как лечили сына, какие препараты назначали, процедуры?

— Какие там препараты! В поликлинике выписывали ему легкие успокаивающие да укропную водичку. Из процедур — обтирание, купание, свежий воздух… Вы знаете, он спал только на руках или в постели рядом со мной. Я даже придумала специальные приемы, как его успокоить, чтобы он уснул. Квартира новая, холодная, так я в маленькой комнате, где мы с ним спали, нагрею электрокаминами, раздену его догола и медленно-медленно глажу. Вроде как массирую. Он начинает засыпать, глазки закрывает, а я тогда руки отнимаю и только вожу ладонями над ним. Если вдруг прикоснусь нечаянно или перестану водить — сразу просыпается. С полчаса, минут двадцать я его так помассирую на расстоянии — животик, грудку, головку — и он спит спокойно, хорошо.