Сергей Синякин - Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— У меня такое чувство, что крови в теле совсем не осталось, — один рыбий жир! — вздохнул Русской.

— Нормально, братан, — уныло сказал Жора, ковыряя ножом еще трепещущую рыбину. — Все путем! Я когда-то читал, в прошлом веке баржу в море унесло, а на ней четверо солдатиков. Вот им было хуже. Сорок девять дней они в океане болтались, жрать нечего. Пришлось даже кирзовые сапоги и ремень кожаный варить, чтобы голодуху перебить.

— С кирзачей какой навар? — Русской с видимым отвращением пожевал длинный ремешок рыбьего мяса. Нет, это было не суши! — Кирза, она и есть кирза. Это ведь даже не кожа, а ее заменитель. А вот с ремешка, если он недавно изготовлен, что-то выварить можно. Хромовые сапоги хорошо на голодуху готовить — чистая кожа!

— У нас в Мурманске кабак есть — «Полярная звезда», — сказал Жора и откинулся на камне, заложив еще пухлые, но уже постепенно теряющие прежние очертании руки за голову. — Веришь, раньше мне казалось, что там готовят хреново. А теперь бы я повару Гран-при дал бы.

Нет, сейчас бы отбивную. Чтобы она величиной со сковородку была! Посыпать ее немного перчиком, и чтобы сбоку картошечка хрустящая настругана была…

— А у нас во Владике готовят нормально, — Илья Константинович с отвращением сплюнул. Не от воспоминаний, сырая рыба уже стояла поперек горла. — Веришь ли, куру жареную сделает так, что вроде рябчика в сметане ешь. И ананас ломтиком из клюва торчит…

— Ешь ананасы, рябчиков жуй… — Жора Хилькевич отрезал от хребта рыбины еще одну длинную полоску. — Когда мы отсюда выйдем, рыбьим жиром от нас разить будет за километр.

— Твоей бы глоткой… — с тоскливой ноткой пробормотал Илья Константинович. — Только ведь тут, куда ни кинь — клин. Отсюда вырвемся — киллеры достанут. От киллеров уберегаться — в вонючей пещере жить.

— Не жить, — поправил Жора, — существовать.

Подумал и озабоченно добавил:

— Я думаю, холодильники им придется поставить. Большой беды не будет, холодильники не бомбы, в измене человечеству не обвинят. Надо будет сказать этому лысому, чтобы спутниковый телефон притаранили. Если он у них есть.

Камень, загораживающий вход в их камеру, пополз в сторону, и в проеме показался пингвин.

— Приматы, — скрипуче сказал он. — На беседу!

И с отвращением глядя на изрезанную, истерзанную рыбу, печально добавил:

— Одно слово — ногорукие. Рыбу нормально и то съесть не могут.

Полюбил один ластокрыл молодую самку-златовласку.

Увидел он ее освещенную солнцем на ледяном утесе, и заныло его сердце, понял он, что не может больше жить без своей любимой. Все было бы хорошо, принадлежи ластокрыл к императорским пингвинам, но он был из Pygoscelis papua [16] Читателю следует иметь в виду, что перед ним адаптированный перевод для приматов. , а любимая принадлежала к семье Eudyptes. Chrysolophus , и оба семейства враждовали из-за рыбных плантаций близ берегов острова, на котором они проживали. И златовласка увидела мужественного самца и немедленно в него влюбилась — ведь он был статен, молод и красив. Оперение у него было блестящее, запасов рыбьего жира под кожей хватило бы не на одну зимовку, а что еще надо молодой и красивой самке? А когда ее возлюбленный подарил ей знак внимания — красивый красный камень, в котором отражался пожар его сердца, возлюбленные поняли, что жить друг без друга не могут. Но их семейства никогда бы не дали согласия на их брак. Более того, вражда разгорелась до такой степени, что уже не было надежд на примирение. Однажды во время очередной ссоры наш возлюбленный в честном бою убил брата самки. Черное солнце встало над островом. И сказала самка: «Любимый, я умру без тебя!» Но самец ответил ей: «Подожди. Я придумаю что-то!» Но ему пришлось бежать в Антарктиду. И тогда самка призвала на помощь старого и мудрого ластокрыла из семейства Megadyptes antipodus . И сказал старый ластокрыл: «Я помогу вашей беде. Браки, как известно, совершает большая звездная птица. Она поможет и вам». И предложил ей мудрый Megadyptes antipodus сделать вид, что златовласка умерла. «Родители будут думать, что ты умерла, и похоронят тебя в снегах, — сказал старый ластокрыл. — А когда ты придешь в себя, рядом будет твой любимый. Вы переберетесь на другой остров, будете жить долго и счастливо и умрете в один полярный день». Чтобы самец Pygoscelis papua знал его план, старый и мудрый ластокрыл отправил за ним его друга, а сам нырнул в бушующие волны и поймал рыбу-фугу, которая раздувается при опасности до неимоверных размеров. Рыба-фугу очень ядовита, но если знать, что из частей ее тела съесть, то впадешь в сон, который легко принять за смерть. И вот он дал златовласке нужную часть ядовитой рыбы, и златовласка впала в сон, который все приняли за смерть. К несчастью, друг, которого отправили за влюбленным самцом, увлекся подводной охотой и был тяжело ранен рыбой-мечом. Верный своему долгу, он добрался до Антарктиды и сообщил влюбленному самцу, что ему надо торопиться. Больше он ничего не успел рассказать — черный поморник закрыл ему глаза. Наш влюбленный поспешил вернуться на остров, но приплыл туда, когда траурная церемония уже закончилась. Он нашел возлюбленную в снегах и долго прижимал ее к своему сердцу. Но оперение самки было холодным, а глаза закрыты. И тогда сраженный горем самец приказал друзьям принести ему рыбу-попугая. И когда ему принесли рыбу-попугая, он съел ядовитый плавник и скончался в тяжелых мучениях. Когда он умирал, златовласка пришла в себя. «Что ты сделал, любимый! — вскричала она. — Разве тебе не сказали, что все было сделано ради того, чтобы мы соединились вместе?» Но было уже поздно — черный поморник пришел за ее возлюбленным. И тогда златовласка съела второй плавник рыбы-попугая и тоже умерла. Они и в самом деле соединились навеки. Старый мудрый ластокрыл из семейства Megadyptes antipodus нырнул в бушующие волны океана, и никто его больше не видел. Когда все вскрылось, семейства Pygoscelis papua и Eudyptes Chrysolophus пожалели о своей вражде и навеки помирились, но ничто уже не могло возродить двух несчастных возлюбленных, в память о которых на том утесе, где самец впервые увидел златовласку, выбита надпись «Любовь сильнее смерти».

Лысый пингвин закончил рассказ и замолчал.

— По-моему, я это где-то уже читал, — с сомнением сказал Жора. — Или кино видел.

— На «Ромео и Джульетту» похоже, — сказал Русской. — Там тоже все травились.

— Может быть, — Жора неожиданно печально вздохнул. — Я вот что подумал, Илюша, — все мы одинаковые, только шкурки разные.

Они замолчали.

В пещере было тихо, лишь высоко в трещинах еле слышно выл ветер. Наверху, похоже, была пурга.

— А ведь сомнут их, Жора, — неожиданно сказал Русской. — Как мамонтов выбьют.