Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

В полудреме Шумер еще успел подсмотреть за Петром и Людочкой. Они куда-то ехали, тряслись в автобусе с плохими рессорами или по плохой дороге, мимо проплывали редкие фонари, и это ощущение тряски потом преследовало его во сне. Возможно, это дорога к счастью, подумалось ему. С ухабами.

Весь следующий день он носил воду, колол дрова и снова носил воду. Сколь по-старушечьи медлительно ни распространялись новости от дома к дому, весь район уже знал о доброхоте, что никому не отказывает в помощи. Шумера ловили взмахами рук, звоном ведер:

— Заглянете к нам, Сергей?

— И к нам!

Ведра стояли у подъездов и на подоконниках первых этажей. Где-то даже дежурили, ожидая, что он завернет к их дому. Шумер улыбался и кивал, кивал и улыбался. Известность! Хотя ему было горько, что никто не следует его примеру. Нет, понятно, старики и старухи, но неужели ни у кого сил нет дойти до колонки?

Ему стало казаться, что он в цирке. Вот выходит на арену, вот кланяется, вот исполняет десятиминутный номер — идет туда и обратно, демонстрируя фокус с пустыми и полными ведрами, слушает хлопки, восторженный гул, слова признания, ах, ах, на бис, еще раз на бис, как же ловко это у вас получается, уважаемый Сергей Андреевич, нет слов, браво, просто браво. Если вы за раз четыре ведра осилите…

Ты нетерпелив, успокаивал Шумер себя. Конечно, это цирк. Это и должно в начале выглядеть цирком. А как еще это должно выглядеть, если поступок идет вразрез с тем, к чему они привыкли, с тем, что они всегда полагали верным, разумным, правильным? Они так живут. Конечно, цирк. И хвалят, понятно, и посмеиваются за спиной: ох, дурачок. Задаром!

Пусть.

Не сразу, далеко не сразу в их мозгах, в их душах ужиком свернется сомнение. Что ж это он, бедный, изо дня в день? И мусор, и воду, и дрова? Какая в том выгода? С ума он что ли сошел? Да, они будут считать его ненормальным. До какого-то времени. Будут рассказывать друг другу, как он не давал себе послаблений в дождь, в слякоть, в снег, и поглядывать в окна: носит ведра? Носит. Упрямый дурачок. Возможно, даже примутся сверять по нему часы или дни недели. Неплохие люди, но люди. Пожившие. Пооббившиеся.

Только достаточно будет кому-то подумать: а если он прав? Достаточно будет кому-то одному выйти вместе с ним собирать мусор, просто пристроиться рядом, размотав синий, белый, прозрачный, любой другой мешок и отпахать хотя бы метр по грязи или асфальту, и он перестанет быть дурачком.

Он превратится в носителя идеи.

А там, где за твоими действиями скрывается идея, там люди начинают потихоньку пропитываться ею, примерять к себе. Незаметно, подспудно. Поскрипывают мозги, в мозгах шевелятся мысли. Одна из них: а так, оказывается, можно. Другая: я, в сущности, тоже могу так. И третья: я просто попробую.

Он не станет ничего ни от кого требовать.

Идешь следом — хорошо. Взял вторые ведра — замечательно. Наполнил один, второй, третий мешок мусором — не жди, наполняй четвертый. Возможно, он кивнет, одобряя те перемены, что происходят с человеком. Но, по большому счету, эти перемены и есть самая большая награда, что можно было себе придумать.

Воздух потемнел, потом сгустился в вечер, по окнам рассыпались электрические огни, люди и ведра пропали, и Шумер, ныряя из-под фонарного света во тьму, делал заплыв с мешком к следующему фонарю, чтобы вынырнуть, будто ловец жемчуга, с добычей в руке. Правда, не с моллюсками, а с железками, стеклом, окурками, бумагой и картоном.

К ночи добрался до кладбища, расположенного за узенькой полоской пустыря. Линия домов — метрах в пятидесяти. Часть окон смотрит прямо на низкие оградки. Этакий прозрачный намек для жильцов.

Шумер прошел по дорожке к воротам кладбища, убирая фантики, лепестки искусственных цветов и хвою, нападавшую от венков, выдохнул и повернул обратно. На сегодня — все. В стороне, за пролеском, дымила труба лесозаводской котельной.

— Шумерский!

Бугримов с радостным оскалом выплыл из тьмы поставленной на обочине будки и пристроился к устало шагающему Шумеру слева. Был он в темном костюме. В галстуке отсвечивала, ловя шальной свет, золотая заколка.

— Как ты себя чувствуешь?

— Устал, — улыбнулся Шумер.

— Я в курсе, — кивнул Бугримов. — Я к тому, не сошел ли ты с ума.

— Почему?

— А ты посмотри, — Бугримов широким жестом обвел небо, лес, дорогу, дома. — Ты же один. За тобой никто не следует. Твой, так сказать, контингент, передумал с поддержкой. Да и контингент у тебя не особо ходящий. По старикам решил бить?

— Думай, как хочешь.

— Да?

Бугримов зажег огонек на пальце и приблизил его к лицу Шумера. Сверкнув глазом, Шумер легко задул его.

— Могешь, — уважительно сказал Бугримов, тряхнув кистью, — но видок у тебя тот еще. Ночью, с мешком мусора…

— Не у кладбища же его оставлять? — сказал Шумер.

— А почему нет? Но это не важно, — Бугримов выровнял шаг с соперником. — Я, собственно, не с пустыми разговорами, я напомнить. Человек ты увлекающийся, знаю, возьмешь и пропустишь встречу, а мне потом перед людьми неудобно будет. Они придут, а тебя нет. Я, например, как опытный антрепренер, прогнозирую если не аншлаг, то заполнение зала процентов на девяносто. И даже на девяносто пять. А это, между прочим, сто девяносто мест, Шумерский! Когда ты еще столько соберешь?

Шумер остановился.

— Какие люди? Какая встреча?

— Здра-авствуйте!

Бугримов цокнул языком.

За дымом из котельной мерцали звезды. Мертвыми смыслами темнели дома. До ближайшего фонаря было шагов тридцать. Штабеля бревен и пиломатериалов впереди обозначали отворотку на лесозавод.

— Не тупи, Шумерский!

— Я не туплю, — сказал Шумер.

— Я же тебе карточку дал. Приглашение.

— И что?

Бургимов, притопнув ногой, выбил звонкие искры, осветившие дорогу, и тут же с подозрением посмотрел на каблук.

— Странно, думал, получится эффектней. Теряю квалификацию.

Он притопнул снова. Искры вышли еще жиже.

— Бывает, — сказал Шумер.

— Это не «бывает», — проворчал Бугримов. — Разучился. Нет необходимости, знаешь, в разного рода чудесах. С тобой только и есть возможность как-то потренироваться, вспомнить былое и яркое.

— А с людьми?

— А им нужно? — Бугримов хохотнул. — Я почему квалификацию теряю? На хрен мне это не сдалось! У меня люди и так здесь, — он сжал кулак. — Без всяких чудес, кар, проклятий и всего остального-прочего. Так даже, признаюсь, в чем-то интересней. Залезешь в душу к человечку, клубочек желаний-чаяний распутаешь, он и твой. Где надавишь, где посулишь, где похвалишь, где пригрозишь. Шелковые становятся. Указал место, встроил человечка в систему, он — дык-дык, дык-дык — как надо и заработал. Лет через двадцать, наверное, даже искры из арсенала пропадут.