Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Прямо. Не заблудишься. Километра полтора отсюда.

— Ну, пока, — Дима подал руку. — Мужик ты вроде нормальный. Хоть и больной на голову. Две сотки за мной. — Он хохотнул. — Или ты вроде против денег?

— Постой, провожу, — сказал Шумер.

Они вышли в темный коридор. Шумер открыл входную дверь. На лестничной площадке, словно нарочно, мигнула и погасла лампочка. Ступени, казалось, тут же обрушились в полнейшую черноту. Дима шагнул через порог.

— Кто ты такой? — обернулся он. — Честно. Я в поезде что-то пропустил.

— Не знаю, — сказал Шумер.

— Как это? Так не бывает.

Шумер улыбнулся.

— А ты себя знаешь, Дима?

— На сто процентов!

— Серьезно?

Ничего не ответив, Дима шагнул вниз. Свет из квартиры мазнул его по плечам, по рыжеватому затылку.

— Хоть перила есть, — донеслось уже снизу.

Потом хлопнула подъездная дверь.

Как мы все не любим копаться в себе, подумал Шумер. Он вернулся в комнатку и занялся перестиланием кровати. Сменил простыню и пододеяльник найденным в комоде постельным, натянул новую наволочку на подушку. Запах Людочки, запах ее волос, запах крепкого одеколона Димы уступили место чуть горьковатому, сухому запаху давно не используемого, слежавшегося белья.

Шумер разделся, сложил брюки и футболку на стуле, слегка их подновив, очистив от грязи и пота, и выключил свет. Лег. Комнатка погрузилась во мрак, который медленно посветлел и наполнился дымчатыми тенями.

Кто я?

Шумер сложил руки на груди и сцепил пальцы. Закрыл глаза.

У большинства людей с пониманием предназначения дела обстоят не самым лучшим образом. То есть, никак. В отличие от этого большинства, Шумер уже где-то с десяти лет знал, что должен изменить человечество. Но спроси его кто-нибудь: откуда, он бы не ответил. Просто знал. Будто это ему аккуратно вложили в голову. Произошло своего рода непорочное зачатие, если, конечно, пробовать отнестись к этому с юмором. Способности у него проклюнулись где-то в девятом-десятом классе. А до этого он извел родителей и одноклассников своими истериками, как они неправильно живут, думают, желают не того и стремятся к не тем вершинам. Родители возили его по больницам, по каким-то научно-медицинским центрам (потому что изредка от его нервной реакции трясло мебель и гас свет). Сверстники с наслаждением били. Старшеклассники били тоже.

Про себя Шумер называл эти годы «темными временами». Вспоминать о них не любил, и они потихоньку выветривались из его памяти, становясь все более похожими на когда-то прочитанное, где-то увиденное, не с ним случившееся.

Способности, которые он неожиданно обрел, не превратили его ни в кумира девчонок, ни в гордость школы, поскольку сами в ту пору еще не имели большой силы, но неожиданно примирили с несовершенством людей и мира и способствовали тому, чтобы любители использовать его в роли боксерской «груши» на заднем дворе, у пожарного выхода, навсегда перестали это делать.

Когда пять человек, ухмыляясь, загнали его туда тычками и пинками, он просто показал уже замахнувшемуся Вадику Котову («Что, невротичка, опять мы не по-твоему поступаем?») на кирпичную стену школы.

— Беги.

И Вадик Котов со стеклянными глазами с короткого разбега врезался в нее лицом, ломая нос, выбивая зубы и брызгая кровью.

Никто ничего не понял. Четверо школьников, раскрыв рты, смотрели, как их вожак, хлюпая, булькая, сползает на землю. А Шумер, Сережа Шумеров, посмотрел на Толика Андреева, рыжего, тощего парня, второго в рейтинге по издевательствам, и приказал тому:

— Себя.

Руки Толика поднялись.

В глазах его плеснуло изумление, неверие, что такое вообще возможно. Первый удар, короткий, был правой в челюсть. Второй — левой — в глаз, где изумление тут же заплыло болью и ужасом. Толик вскрикнул. Приятели отскочили от него, как от чумного. А руки Толика, выйдя из подчинения владельца, принялись бить того в живот, по ребрам, в ухо, в зубы, в пах.

— Спаси…

Когда Толик, тонко взвизгнув, засучил ногами на земле, Шумер посмотрел на остальных и спросил:

— Все понятно?

Кто-то неуверенно сказал:

— Д-да.

И он, улыбаясь, прошел сквозь дырявый строй, кого-то даже толкнув плечом.

Расплата пришла ночью, когда Шумер вдруг понял, что поступил так, как не должен был поступать. Да, исполнил мечту всякого обиженного — отомстил обидчикам, но новый мир, новое человечество, он чувствовал, от него только отдалилось.

Это было не правильно.

Напрягшись, Шумер перетянул на себя боль Вадика Котова и Толика Андреева, у него зашатались зубы, что-то хрупнуло в носу, нижняя губа надулась тугой блямбой, один глаз перестал видеть, в ушах зазвенело, а в паху появилась тягучая, отдающая в живот боль.

Наверное, с полчаса он сипел едва-едва, не слишком понимая, человек он или сгусток сигналов, и именно из той ночи вывел для себя простое правило, которого неизменно придерживался в последующем. Правило было такое: пусть уж бьют его, а ни кого другого. Сам же он ни к кому больше не притронется.

Заживать на нем заживет, а убить, пожалуй, его и не удастся.

Впрочем, больше Шумера в школе не трогали. А в параллельный класс пришел новый ученик по фамилии Бугримов.

Шумер вздохнул, потер лицо, словно собираясь избавиться от воспоминаний.

Что было дальше? Дальше был первый побег, еще нулевой, в общем-то, по классификации, в соседнюю область, в институт гуманитарных наук на исторический факультет. Он поступил туда сразу по окончанию школы. Сбежал, еще не соображая, почему ему так неуютно, так тяжело находиться в Пустове, в котором вовсю цвели перемены, кумач опадал с балконов зданий и шпилей, как будто по осени, а на углах потускневших улиц прорастали бледными, остекленными поганками ларьки с пивом, водкой и сигаретами. На вокзале круглые сутки толпился народ в надежде продать проезжающим мимо пассажирам нехитрое свое барахло. Деньги то ли менялись, то ли обесценивались.

Возможно, если бы он остался тогда…

Шумер через силу улыбнулся. Глупо об этом думать. Он здесь и сейчас. Он опытен. Он многое понял и многому научился. И Бугримову не сорок лет, а гораздо больше, наверное, к тысяче или двум. И он — далеко не первый Шумер в Пустове. Во всяком случае, в этом он был убежден процентов на девяносто. Извечная борьба.

Конечно, конечно, все, может быть, обстоит не так. Возможно, Бугримов, как и он, порождение одной и той же силы, которая один прорыв компенсирует другим. Но, возможно, он есть то препятствие, которое необходимо одолеть, чтобы вдохнуть в людей новую реальность, новую жизнь, новый смысл.

Шумер повернулся на бок и заснул.

Около восьми утра его разбудил осторожный стук в дверь. Деликатный, похожий на условный шпионский код. Тук-тук, тук.