Андрей Кокоулин - Секретарь

— Не нужен, — сказал Ромка. — Компьютер освободится.

— Ты же гордый! — ухмыльнулся отец.

— Уходи, — сказала мама.

— Ну и ладно.

Лёшка повернулся.

Тьма была тут как тут, стояла стеной от пола до потолка, ждала. Глухая, беспросветная. Даже дыра, из которой он выполз, присутствовала на уровне груди. И чёрной земли насыпалось с горкой.

Лёшка почувствовал, как злость и обида поднимаются к горлу, как горечь выступает на губах. Сказать бы им всем! Он тоже так может! Уходите. Проваливайте. Знать вас не хочу. Я один не проживу? Проживу! Гоните меня? Так проща…

Лёшка замер, глядя во тьму.

Это не правильно, вдруг подумал он. Это цог. Нет здесь мамы, нет отца, нет сестры с братом. Есть только память моя, мысли мои, вина моя, страхи. Цогу просто нужно, чтобы я никогда не выбрался из ойме, вот и всё.

И что делать?

Лёшка отступил от стены, которая качнулась к нему, словно хотела быть ближе. Развернулся. Что я чувствую по-настоящему? Он посмотрел на маму с Динкой, на отца с Ромкой. Те молчали. Лица их застыли в странных, одинаковых усмешках.

Цогу нужно…

Вот, понял Лёшка. Цогу необходимо, чтобы он вернулся во тьму. И блуждал в ней, пока не сдох. Значит, и семью он покажет так, чтобы от неё стало тошно. Другое дело, что и маме, и Динке, и Ромке есть за что ненавидеть Лёшку, есть. Это правда. И цог её вывернул, достал, сунул под нос — кушай.

Но ведь…

Лёшка выдохнул. Эта правда — не вся правда. И даже не совсем правда. Потому что правда… Он улыбнулся и шагнул семье навстречу.

— Мама, папа…

Словно испугавшись, кровати откатились от него прочь. Не два шага до них стало, а все двести. Родные люди превратились в точки. Комнатное пространство раздвинулось, растеряло углы и стены, где-то в вышине небом забелел потолок.

— Динка…

Лёшка зашагал вперёд, убыстряясь с каждой секундой, затем уже побежал в надежде догнать ускользающую семью. Комната всё проваливалась вглубь, всё отступала, отмеряла золотистые слои, в растянувшееся окно лился бесконечный солнечный свет, а справа и слева, завиваясь, вихрясь, торопилась тьма. Кровати, как корабли, стремительно уплывали к горизонту, в перспективу, и, казалось, догнать их совершенно невозможно.

— Мама…

Лёшка собрал все свои силы и врезал так, как, наверное, никогда не бегал в своей жизни. Воздух тут же сделался плотным, колким. Мир утратил всякую чёткость. С каждым пружинистым толчком в икрах в голос пела будущая боль. Лёгкие обжигало, сердце колотилось не в груди, в горле. Ещё немного — и можно упасть и не подняться.

— Я всё равно люблю вас! — задыхаясь, крикнул Лёшка.

Правая нога вдруг проскочила на чём-то скользком.

— Слышите? — заваливаясь, прохрипел Лёшка. — Всё равно люблю!

И комната застыла, а потом принялась облезать углами, как застарелая краска с забора, как отсыревшие обои со стены. Из-под неё выглянули маты, проломленный пол, комки поролона, полукружье окна. Мгновение — и зал распахнулся перед Лёшкой весь и принял его в себя.

Фигура цога белела в каком-то полуметре.

Подхватив первый попавшийся предмет с пола, Лёшка врезал им по цогу. Весь страх свой вложил, всю ненависть. Ледяная, похожая на сутулую человеческую фигуру, медлительная тварь раньше, наверное, никогда не получала гантелей.

— Съел?

Удар оказался фатальным.

Семикилограммовая гантель напрочь снесла цогу голову, которая, грохнувшись Лёшке под ноги, брызнула мелкими осколками, треснула и откатилась в сторону. Щёлочки глаз, едва прочерченная щель рта, бугорок носа казались работой не самого мастеровитого резчика. В скупых чертах, наверное, можно было разглядеть что-то человеческое, но Лёшка, пожалуй, поспорил бы. К тому же от цога несло совсем нечеловеческим холодом.

Лёшка занёс гантель для повторного удара, но его не понадобилось. Льдистая, полупрозрачная, отливающая синевой фигура, оставшись без головы, как-то разом потемнела, смёрзлась, сжалась, внутри неё, прорастая сквозь, распространилась сетка трещин, вверх, вниз, к основанию. Раздалось опасное похрустывание, какое издаёт грозящий сломаться под ступнёй тонкий лёд. Лёшка едва успел отвернуться, как цог буквально взорвался, рассыпался на куски. Воздушный вихрь взметнулся к стропилам и, кажется, даже приподнял крышу.

Лёшка опустился на пол и устало подмял под себя сбитую «грушу».

— Я, наверное, уже ликурт, не меньше, — выдохнул он. — Как Штессан.

Несколько секунд он лежал, не шевелясь.

Сверху сеяла пыль. В стороне что-то постукивало. Куски цога таяли, превращались в синие лужицы. В разбитое окно задувал тёплый ветерок. Ни звука не доносилось из раздевалок. Хоть ложись и засыпай.

Лёшка запрокинул голову.

— Эй, — просипел он, — это уже всё или ещё кто-то будет? Может уже хватит?

Цог, видимо, всё же хорошо попил его ца, потому что Лёшка чувствовал в себе лишь холодную пустоту. Опустело хранилище. Отсекретарились, господин секретарь. Ладно хъёлинги, но на второго цога его, скорее всего, уже не хватит.

— Вы бы уже шлёпнули Шикуака, господин Мёленбек. Я устал.

Он попробовал подняться, но смог только перевалиться на другой бок. Потом всё же сел. Ощущение было, что его долго били обутыми в сапоги ногами. Снятые вроде бы стяжки то и дело давали о себе знать, и тогда Лёшка изгибался и скрипел зубами.

Когда особняк дрогнул, а крыша здания вспухла, словно к ней изнутри приложился какой-то великан, Мурза мало что не подпрыгнул сам. Всё, подумалось ему. Капут.

Он бросил взгляд на ключи, оставленные в замке зажигания. Ехать сразу к Дим Димычу? Или сначала позвонить ментам? Мурза включил мобильник. С души воротило связываться с полицией. Да и что он скажет? Что три человека вошли в здание и не вышли? Что в этом здании находится парень, способный проходить сквозь стены и держать людей на расстоянии? А может, ещё представиться? Мурзаев, Константин Иванович, статьи сто пятнадцатая и двести тринадцатая, спешу сообщить вам…

Тьфу!

Мурза пробежал пальцем по списку контактов и выбрал нужный. Телефон, приложенный к уху издал три гудка прежде, чем на том конце связи ответили.

— Алло?

— Это Мурза.

— Я понял, — сказали в трубку.

— Липа, сможешь подогнать мне человечков пять-шесть из своего контингента? Но чем больше, тем лучше.

— Когда?

— Сейчас. У тебя же на хате вечно народ толчётся.

— Ну, это как посмотреть, — с сомнением сказал Липа, — двое в астрале, остальные втёртые, но, наверное, человек шесть пригоню. Им только лишнюю вмазку пообещать придётся. За твой счёт, понятно.

— Хоть две, — сказал Мурза. — Гони их на Шевцова, к особняку. Вы же где-то рядом обитаетесь?

— Ну.

— Нет, вот что. Я в «паджеро» на углу Шевцова и Гусака. Пусть топают сюда. И ты, Липа, давай тоже. Не хочу я впустую с твоими чудиками разговаривать. Будешь командиром.