Ким Лиггетт - Год благодати [litres]

– Нет, вечная любовь – это синяя фиалка, – объясняю я.

– Стало быть, Андерс знает язык цветов не так хорошо, как ему кажется.

– Тут сложно разобраться, – отвечаю я, хотя думаю, что выбирая цветок, Андерс отлично знал, что делает.

– А мы не можем сделать вид, что это синяя фиалка? – Райкер улыбается.

Желая во что бы то ни стало скрыть свои чувства, я киваю и, быстро отвернувшись, кладу цветок на край стола.

Когда он снимает свой саван, я думаю о том, как хорошо научилась притворяться.

Притворяться, будто я не замечаю многочисленных ножей на столе – ножей, предназначенных для того, чтобы сдирать кожу. Притворяться, будто есть консервы из таких же стеклянных банок, как те, что используются для хранения частей наших тел, зелий из наших внутренностей, и их продажи, вполне нормально. Притворяться, что все это не безумие… что мы и впрямь могли бы избежать кары… и жить долго и счастливо.

Но есть в этой истории и нечто непритворное.

Я люблю его.

Пусть я не смогу провести с ним всю жизнь, состариться рядом, зато я в силах отдать ему свое сердце. Свое тело. Свою душу. Душа – это то, чего им никогда не удастся у меня забрать.

Я развязываю бант на моей ленте и жду.

Райкер сглатывает и подходит ко мне.

Медленно дыша, он накручивает ленту на палец.

Наши взгляды встречаются. Обуревающая нас страсть так сильна, что мне кажется, мы могли бы сжечь всю землю.

Когда он расплетает мою косу и освобождает волосы от ленты, я думаю о том, что должна бы обратить очи к Богу, как нас учили, но мне хочется, чтобы Райкер смотрел на меня. Видел мое лицо.

Уронив на пол красную ленту, последние путы, навязанные мне округом, я веду его к кровати.

Он беззаконник. Я добыча. Ничто не может этого изменить. Но сейчас, в этой маленькой хижине на дереве, вдалеке от города, предместья и мужчин, давших нам наши имена, мы вместе и жаждем почувствовать что-то помимо отчаяния, которое породил этот тяжелый год.

Под луной и звездами – единственными нашими свидетелями – он ложится рядом со мной. Сплетает свои пальцы с моими, и мы начинаем дышать в такт. Мы оба должны находиться именно здесь. Мы не думаем о последствиях, не думаем вообще. И, когда его губы касаются моих, мир исчезает.

Это как волшебство.

Лежа рядом с ним, я вожу пальцами по его телу, запоминая каждый дюйм. Каждый мускул. Каждый шрам. Прижимаясь губами к его коже, я шепчу все, что хотела сказать, а когда начинаю задыхаться, вкладываю ему в руку подаренный им цветок. Он поймет, что это значит.

Быть может, этот цветок выжил и не увял именно ради этого момента. Потому что я не смогла бы подобрать нужных слов, мой язык выдал бы меня. Но этот цветок скажет ему все, что он хочет услышать, все, что он должен понять. Что бы он ни прочел теперь в его лепестках, значение цветка останется тем же. Прощай.

Наверное, Райкер будет гадать, не сделал ли он, не сказал ли чего-то такого, что заставило меня уйти, а может быть, просто подумает, что меня напугал Андерс. Какова бы ни была причина, какой бы мучительной ни была боль, он поймет, что мой уход к лучшему.

Он спас мою жизнь, а теперь пришел мой черед – я спасу его.

Собрав вещи, я спускаюсь по приставной лестнице. Андерс, как и обещал, оставил перед хижиной Райкера саван и зажженную свечу, но свеча уже догорела, превратившись в лужицу расплавленного воска. Я смотрю на небо, и меня охватывает страх. Я думала, что рассвет еще не наступил, но теперь вижу, что солнце встало несколько часов назад, просто оно скрыто под пеленой туч. Я медлила слишком долго.

Завернувшись в саван, я ощущаю запах горьких трав и несвежего мяса. Запах Андерса.

Задев какой-то предмет, висящий на лестнице, я сжимаю его в руках, чтобы прекратить шум. Мне знаком этот звук. Это ветроловка, которую изготовил Андерс. И я не могу не гадать, из чьих костей она собрана. И не случится ли то же самое со мной?

Я чувствую, будто уходить отсюда неправильно, нечестно, будто я не должна этого делать. Андерс сказал, что отметит путь в становье, и я замечаю желто – оранжевые лепестки ваточника туберозового, тянущиеся по земле. Его значение ясно как день – уходи и не возвращайся. Да, Андерс хорошо знает язык цветов.

Идя по дорожке из лепестков, я гадаю: не обман ли это, не выведет ли меня эта дорожка прямиком на нож Андерса – но, когда деревья остаются позади и передо мной встает ограда становья, я понимаю – он говорил всерьез, и это относится к каждому его слову. Но где же брешь в ограде? Не опоздала ли я, не заделал ли Ханс эту дыру? Однако тут я вижу огромную кучу прошлогодних листьев, наваленную у ограды. Встав на четвереньки, я начинаю убирать листья, чувствуя одновременно и облегчение, и разочарование, когда обнаруживаю, что дыра все еще здесь. Сейчас она кажется мне меньше, чем прежде.

Но тогда и мир был меньше.

Я готовлюсь проползти внутрь становья, когда слышу за спиной странное шуршание. Как будто чьи-то шершавые руки потерли шелк. Я сказала себе, что не стану оглядываться, но моя голова поворачивается сама собой. Сзади ничего нет. То есть ничего такого, что я могла бы увидеть, но ведь весна в полном разгаре, и все скрыто листвой – даже крыша хижины Райкера. Теперь это всего лишь воспоминание. Еще один сон.

Заползши внутрь, я срываю с себя саван Андерса, но все равно не могу избавиться от его запаха и от ощущения удушья, которое испытала, когда он вжал мне в горло рукоять ножа.

Я прижимаюсь спиной к стволу сосны, пытаюсь восстановить дыхание и взять себя в руки, но от осознания того, что я вновь нахожусь в становье, у меня начинается паника.

– Может не показываться им на глаза? – думаю я. – Может, попытаться дожить предстоящие месяцы в лесу? Ведь Райкер научил меня навыкам выживания в дикой природе. Но это было бы трусостью. Я не смогу жить в ладах со своей совестью, если буду понимать, что могла помочь им, но не помогла. Что могла остановить это безумие, но не остановила.

Что бы девушки со мной ни сделали, они заслуживают того, чтобы узнать правду.

Лес, как тот, что растет за пределами ограды, так тот, что находится внутри становья и окружает поляну, выглядит сейчас совсем не так, как когда я была здесь в прошлый раз. Все одето зеленью, но расположение деревьев и камней осталось таким же – это впечаталось в мою память навсегда. Я иду вперед, пытаясь не вспоминать творившееся здесь безумие, но едва я выхожу на край поляны, как мое сердце начинает биться часто и гулко, на ладонях выступает пот, а ноги подгибаются. Не знаю, что они сделают со мной, но сейчас уже поздно идти назад.

И, обвязав красную шелковую ленту вокруг запястья, я иду в сторону барака.

Я ожидаю, что внутри начнется суматоха вроде той, что случается, когда из диких необжитых мест возвращаются трап – перы – можно сказать, восстают из мертвых, – но никто на меня даже не смотрит. Собственно говоря, первые несколько девушек, встретившихся на моем пути, глядят прямо сквозь меня. Может быть, они думают, что я призрак? И тут в голове мелькает мысль: а что, если так оно и есть? Что, если в тот вечер Райкер живьем содрал с меня кожу, и все последующие события – это всего лишь моя фантазия?