Ким Лиггетт - Год благодати [litres]

Ибо даже без воздействия водяного дурмана, плавающего в колодезной воде, в их присутствии я ощущаю головокружение, мне кажется, что я стала такой хрупкой, такой эфемерной, что достаточно ветру дунуть сильнее, и я рассыплюсь в пыль.

– А я тебя знаю. – Ко мне, пошатываясь, подходит девушка. Кажется, это Ханна, но ее лицо покрыто таким слоем копоти и грязи, что трудно с уверенностью сказать, так это или нет. – Ты Грозная Тирни.

Я киваю.

– Кто-то тебя искал. – Она подымает руку, чтобы почесать голову, но вместо этого выдирает клок волос. – Не помню, кто это был. – И она бредет прочь.

Я осторожно подхожу к кострищу. Рядом с ним валяются грязные горшки и котелки с гниющими остатками пищи, в грязи виднеются раскиданный рис и стеклянные банки. По всему этому бегают тараканы. Я прохожу мимо клетки Голубушки, думая, что горлица наверняка уже сдохла, но нет, она, нахохлившись, сидит в углу. Она исхудала и не воркует, а когда я просовываю между прутьев палец, чтобы погладить ее, она пытается клюнуть меня.

– Так она говорит «доброе утро», – рядом слышится тихий голос. Я поворачиваюсь и вижу Виви – она бредет к воротам, где, сгрудившись, стоит еще несколько девушек.

На ветвях древа наказаний висят их косы и части тел. А за его стволом прячется девушка, такая худая, что он почти скрывает ее – и гладит длинную медно-рыжую косу у себя в руках. Кто-то срезал косу с ее головы, и от этого становится страшно. Я сразу же вспоминаю Герти. Где она ?

Я открываю дверь барака, и в нос мне ударяет смрад.

Пахнет гнилью, немытыми телами и мочой. Интересно, пахло ли здесь так раньше или же эта вонь появилась только теперь?

На некоторых койках лежат девушки, лежат так неподвижно, что в голове мелькает мысль: а не умерли ли они? – но нет, их грудные клетки чуть заметно вздымаются, стало быть, они дышат. Я пристально смотрю на девушек, они же не глядят на меня. Похоже, они целиком ушли в свой собственный мир – мир видений.

Я нахожу место, где прежде стояла моя койка, и вспоминаю, как страшно мне было, когда мы только прибыли сюда, но вспоминаю также и Гертруду, Хелен, Нанетт, Марту – как мы болтали до поздней ночи, как были полны надежд. Мы думали, что можем все изменить, но потом они одна за другой были отравлены колодезной водой… и влиянием Кирстен.

Коек девочек здесь больше нет. Я говорю себе, что они, вероятно, просто передвинули их на другие места, но, посмотрев на груду железяк в углу, понимаю – возможно, это не так.

Мне не хочется об этом думать, но я отлично помню, как раз за разом слышала в лесу карканье, когда лежала в одной комнате с беззаконником, не делая ничего, чтобы им помочь.

– Прости меня, Герти, – дрожащими губами шепчу я.

– Ее тут нет, – слышится голос из дальнего угла, и я чувствую, как по коже бегут мурашки. Я никого там не вижу, но, когда подхожу ближе, из-под одной из коек высовывается рука и хватает меня за лодыжку.

Я кричу.

– Тс-с… – шепчет кто-то, выглядывая из-под ржавых кроватных пружин. – Не кричи, не то разбудишь призраков.

Это Хелен. Вернее то, что осталось от Хелен. Ее правая глазница пуста.

– Что с тобой произошло?

– Стало быть, ты меня видишь? – спрашивает она, и ее лицо расплывается в улыбке.

Я киваю, стараясь не пялиться на то место, где раньше был правый глаз.

– Я стала настолько невидимой, что даже себя перестала видеть. Им пришлось вырвать мне глаз, чтобы я смогла вернуться… но Герти… – бормочет она, уставившись в никуда. – Ее отвели в кладовую.

– В кладовую? Почему?

– Герти была слишком грязной. – Хелен хихикает, но смех быстро превращается в тихий плач.

Бросив ее, я выхожу из барака и иду к кладовой. Каждый шаг дается мне с трудом – я словно иду против быстрого те – чения реки. Девушки глазеют на меня, Джессика, Равенна, но никто не пытается остановить мое движение. Во всяком случае, пока.

Дверь в кладовую покоробилась. Когда я открываю ее, наружу вылетает рой мух, и я вижу койку с грудой грязных одеял. Теперь мне понятно, что имела в виду Хелен – здесь стоит невыносимая вонь. Закрывая нос подолом платья, я оглядываюсь по сторонам. Полки опустели, на полу рядом с койкой стоит ведро, полное желчи и нечистот. Из-под грубых шерстяных одеял выглядывает ярко-зеленый плащ.

– Герти, – шепчу я.

Никакого ответа.

– Герти, – повторяю я.

– Тирни, это ты? – слышится тихий голос.

У меня перехватывает дыхание. Откинув одеяла, я вижу ее. От нее остались кожа да кости, а лицо стало серым.

– Где ты была? – спрашивает она.

Мне стоит немалого труда держать себя в руках.

– Теперь я здесь, – отвечаю я, щупая пульс на запястье Гертруды, но он так слаб, что я начинаю бояться, как бы ее сердце не остановилось.

– Они что, перестали тебя кормить? – шепчу я.

– Нет. – Она моргает. – Просто во мне ничего не задерживается.

– И сколько времени это длится?

– А новый год уже наступил?

– Сейчас июнь. – Я приподымаю ее голову и нащупываю рану на затылке. Она липкая, и вид у нее такой, что к моему горлу подступает тошнота, но нельзя показывать Герти, как все ужасно. – Болит? – спрашиваю я.

– Нет. Но кажется, моя коса куда-то подевалась, – говорит она, проводя рукой по спине.

И я понимаю, что для нее время остановилось в тот день, когда Кирстен отрезала ее косу вместе с кожей. В тот самый день, когда меня изгнали в лес.

– Где она? – снаружи слышится голос Кирстен. Я могла бы спрятаться, заставив ее поискать меня, но Герти и так пережила предостаточно.

– Я скоро вернусь, – шепчу я, вновь накрыв ее одеялами, и, выйдя из кладовой, вижу направляющуюся ко мне Кирстен, за которой бредет толпа других девушек.

Она движется медленно, словно раненый хищник, держа в руке ржавый топор. Я собираю в кулак всю свою волю, чтобы не броситься наутек.

– У меня кое-что есть для тебя, – говорит она, взмахивая топором.

Я инстинктивно отшатываюсь, но лезвие топора вонзается в землю.

– Нам нужны дрова.

Я всматриваюсь в лицо Кирстен – свалявшиеся тускло-желтые волосы, впалые щеки, изжелта-бледная кожа, а глаза, когда-то голубые, сейчас черны, ибо радужку полностью съели зрачки – и я понимаю, что Герти не одинока… Кирстен тоже ничего не помнит. Они все не помнят… ничего-ничего.

Я наклоняюсь за топором, но тут она ставит на него ногу.

– Погоди. Расплести косу можно только после того, как примешь свое волшебство.

Все остальные оживляются и словно вытягиваются в шеренгу, готовые напасть.

– Я его приняла, – отвечаю я, ощущая панический страх. – Ты же помогла мне в этом, помнишь?

Она щурит глаза.

– Ты предложила отправиться в лес. Долгое время я там блуждала… чуть не умерла…

– Ты выжила в лесу… тебя пощадили призраки? – спрашивает Ханна.