Вальдемар Лысяк - MW-04-05

И наконец, четвертым атрибутом "блондиночки-дурочки" является ее жестокость, напоенная преду­мышленностью или же невинностью зевка. Род этой жестокости для нас не имеет значения, ибо само уже су­ществование этой женщины становится наивысшей жестокостью для эгоцентризма самцов, каждый из которых не может ее либо иметь, либо удержать, либо же должен насиловать собственный ум, чтобы приспособиться к ней и т.д. и т.д., а все вместе чувствуют себя как-то более или менее порабощенными и обманутыми. "Блонди­ночка-дурочка" правит ними как сама того желает. Потому-то, отдавая отчет в ее жестоком превосходстве и не забывая о ее глупости, в ответ на это они переносят на всех женщин мнение об умственной неполноценности всех представительниц прекрасного пола. Ну кто же не знает всех тех мужских разговорчиков за рюмочкой, в которых все женщины - дуры, а мы их жалеем, мы себе можем это позволить, в конце концов, к чему-то и они пригодны. В подобных разговорах обычно звучат неподходящие для печати выражения о женщинах. Удиви­тельно: ведь каждая из них в определенные моменты своей жизни получает страстные письма, наполненные выражениями, напоенными любовью, тонкостью чувств и небесной влюбленностью. Каждый такой умник, ко­торый в компании свободно оперирует подобной "мужской философией", в какой-то момент подобен клоуну, который молитвенно пал на колени на песке цирковой арены пред кружащейся танцовщицей в незабываемом "Le Rappel" Тулуз-Лотрека. Эта картина открывает пятый зал MW.

Привлечение ради ухаживания "блондиночки-дурочки" блестящей эрудицией, равно как и обратный метод, соглашение с глупостью, что выбирают многие, имеют ничтожную ценность, ибо обо всем решает прежде всего тот неуловимый нимб, поддаться которому "блондиночка" как раз решила и настроена на это, а в самом конце списка стоит физическое состояние, она же обязана быть либо самой высшей пробы, либо вообще пробовать и не стоит. Как я уже вспоминал, это грозит либо выставлением себя в смешном виде, либо чем-то намного худшим - супружеством с желающей выбиться "глупышкой". Из истории нам известно, что эти архе­типические создания покоряли самых знаменитых мужчин, разбивали самые стойкие супружества и тем самым занимали высочайшие общественные позиции. Чуть ли не энциклопедическим примером является знаменитей­ший министр иностранных дел Наполеона, князь Морис Талейран, хромец, но дамами обожествляемый и лю­бимый, потому что власть всегда привлекает желание дам, ну а физические недостатки... Женщины всегда счи­тали, что у мужчины может и не быть руки или ноги, лишь бы не был калекой. Так вот, Талейран, как и все опытные мужчины, очень любил глупенькие, великолепно подходящие в качестве любовниц существа с воло­сами цвета созревшего банана (уже Платон, когда описывал Атлантиду, восхищался этими "плодами, которые весьма трудно хранить, что являются забавой и дают наслаждение"). Таким вот существом с чудной фигуркой, пышными светлыми локонами, голубенькими глазками и курносым носиком была Катарина-Ноэль Ворле, ко­торая в Индии вышла замуж за англичанина, мистера Гранда, но тот весьма быстро с нею развелся, поскольку терпеть не мог непрошенных ночных посетителей, которых его служащие постоянно ловили в спальне миссис Гранд. Тогда прекрасная Катарина выехала в Европу и заблистала в Париже в качестве одной из так называе­мых "горизонтальных дам", а поскольку это был еще Париж Революции, в котором за любую мелочь можно было очутиться в тюрьме, ее арестовали. Талейран, с которым считались, спас красотку, аргументируя сле­дующим образом:

- Прошу принять во внимание, что глупость этой женщины переходит всяческие границы, и что она во­обще ничего не понимает.

Власти Директории освободили Катарину, поскольку аргумент этот был неопровержимым. Ее глупость уже тогда была настолько легендарной, что каждая чушь, совершенная в городе на Сене и каждый высказанный идиотизм сразу же приписывались миссис Гранд. Хотя, ума у нее хватило, потому как, когда в 1802 году Напо­леон потребовал от Талейрана, чтобы тот женился, Катарина знала достаточно много секретов, компроменти­рующих министра, и заставила его привести себя к алтарю, отметя соперниц, находящихся в, казалось бы, бо­лее выгодной исходной позиции. Талейран, родившийся в великолепной аристократической семье, переболел этот мезальянс с женщиной низкого происхождения, которая вдобавок своими глупейшими замечаниями в об­ществе еще сильнее свое плебейство подчеркивала, и, делая хорошую мину при плохой игре с "блондиночкой-дурочкой", риторически утешался:

- Но ведь жена-дура не может компрометировать умного мужа.

Компрометировать может лишь та, которая считается умной.

Сейчас же достаточно сказать то, что Талейран был отцом великого французского художника Делакруа (объяснения по данному делу я дам в зале Х), и мы сможем перейти к сути дела - к коллекции картин, запол­няющих в MW зал номер пять.

Художники всегда любили блондинок (Войцех Коссак, который женился на Марии из дома Киселецких - понятное дело, блондинке утверждал, что "блондинки - женщины вдвойне"), так же как сейчас их любят ав­торы фотографий в календарях и иллюстрированных журналах. Ибо, что есть обнаженная "pin-up-girl" ["де­вушка с плаката", буквально же - "девушка, которую подвешивают с помощью булавок" - прим. перев.], вися­щая в автомастерской, танке, кабине дальнобойщика, над столом чиновника и над моряцкой койкой, как не обя­зательная "блондиночка-дурочка"? Художники открыли ее несколькими веками ранее - как раз с того времени, когда уже разрешили писать женскую наготу. Но этого времени ждали они весьма долго.

В течение почти двух тысячелетий нашей цивилизации в искусстве доминировала мужская обнаженная натура. Нагие боги и атлеты античности, которая к наготе имела гораздо более здоровое отношение, чем в ны­нешних поколениях, не были проекцией сексуальных эмоций. Их несколько нарциссические, обнаженные фи­гуры, заколдованные в мраморе или бронзе, позволяли обществу почитать свою дисциплинированную мужест­венность, свои достижения и силу собственной культуры. Скульптурные богини были, как правило, покрыты, хотя Венера временами и показывала зрителю свои божественные ножки и груди, но это не было необходимым до тех пор, пока обнаженная натура в искусстве не была воспринята как воплощение мужских желаний. Хри­стианство, враждебно относящееся к сексу и истерически закрывающее гениталии античности всякими там листиками, допустило на холсты и распятия лишь фрагмент Иисусовой наготы, и запрет этот лишь усилил артистический голод. Освобождение принесло Возрождение, во время которого и началась доминирование женской обнаженной натуры. После квакерства Средних Веков это было революцией: публично обнажить пре­лести другого, более интимного пола! Женская обнаженная натура уже не воплощала в себе ни общественную гордость, ни вдохновение - она отвечала вкусам и эротическим фантазиям индивидуального потребителя.