Людмила Астахова - После зимы [СИ]

А потом его как-то отыскал генерал Найто и пригласил в аналитический отдел на ситторийское направление. И рекомендацию в академию дал, а там стипендия в три раза больше, чем самая хорошая зарплата в Университете. А еще возможность жить в столице и куча разных житейских «плюшек», о которых цивильный преподаватель может только мечтать. И это всё, кроме того, что Маэда Кай всегда считал себя патриотом.

«Меч и свиток», сказал капитан Яно. В Ситтори всегда говорили наоборот: «свиток и меч». Ученый почти всегда был воином, чтобы не только отбиться от грабителей во время странствий, но и чтобы оппоненты в философском диспуте не пытались навязать свою правоту силой оружия. Дело всегда важнее слов, ученый муж — воина, крестьянин и ремесленник, то бишь те кто производит благо — торгаша-перекупщика, народ превыше правителя. И в этой формуле вся суть ситтори.

Он не заметил, как заснул, но во сне искал девушку по имени Миёй, бродя по коридорам и анфиладам пустого дворца императрицы. Скрипели половицы под мягкими подошвами туфель, шуршали раздвижные панели и вдалеке то и дело мелькал край шелкового платья. Но Кай не сдавался и, когда догнал-таки беглянку, у неё оказалось лицо точь-в-точь как у той куклы, что забрала себе императрица Химара.

Следующим утром, снежным и пасмурным, все дружно решили забыть о событиях предыдущих дней. Сначала капитан Яно без лишних церемоний подсел за стол к Каю в столовой, поздоровался и принялся живописать, как повара-ситтори извращались, предавая овсяной каше подходящий для глаз Её величества вид. Императрица, в свою очередь, явила Маэде свою светлую сторону. И, кто знает, может быть тут тоже была заслуга поваров и подобающе оформленной овсянки.

— Доброе утро, капитан Маэда, — первой поздоровалась она, когда верная камеристка объявила о приходе арайнского офицера.

Оранжевый свитер, белая юбка и причудливое плетение атласных лент в волосах — хоть сейчас на обложку модного журнала. Императрица сидела за большим рабочим столом, обложенная со всех сторон стопами словарей и монографиями. На ковре у её ног громоздились альбомы с примерами каллиграфического письма.

«Узницей и страдалицей эту женщину при всем желании не назовешь, — подумалось Каю. — Уже хорошо» Выглядеть тюремщиком в глазах ситтори — тоже не хотелось.

— Рад новой встрече с государыней…

— Садитесь, я кое-что вам покажу.

Стул был рядом, ещё теплый после барышни Лоули, которая тут же одарила пришельца ненавидящим взглядом. На святое же покусился — на место подле небожительницы!

А между тем, государыня занималась делом. Перед ней лежала раскрытая рукописная книга, не просто старая, а древняя, судя по состоянию бумаги и записям, сделанным письменными знаками, а не буквами.

— Дворцовые хроники Багряной эпохи. Видите, бумага местами голубоватая из-за остатков чернил. Её изготовляли из другой, ранее уже использованной бумаги.

— Как-то уж слишком экономно.

— Скорее это делалось по религиозным соображениям, — поправила государыня Химара. — Записи о внутренней жизни дворца назывались… хм… «Десять тысяч добродетелей» и бумагу для них делали монахи исключительно из покаянных записок, оставленных в храмах Тишины.

— Любопытная практика, — усмехнулся Кай.

Императрица понимающе улыбнулась в ответ.

— Да, да, с добродетелями во дворце во все времена было непросто. Тут есть такие описания, что я не рискнула бы цитировать их при детях. Да и при некоторых взрослых тоже.

Что-что, а ситтори знали толк в извращениях и в прямом, и в переносном смысле. Чтобы избежать неловкости, Маэда вгляделся в хитросплетения кривых линий и точек. Чернила немного вылиняли, но полностью цвет не утратили. Кай в свое время выучил примерно сто древних ситторийских письменных знаков — самых распространенных, но в этих записях не нашел ни одной знакомой комбинации.

— Даже не пытайтесь, это архаичные знаки, некоторые вообще придумывались летописцами на ходу. Вот этот, скажем… — государыня занесла лупу над причудливым клубком идеограмм, — я считаю, что автор хотел создать слово означающее духовную близость, полностью избавленную от телесной интимности. Такое возвышенное чувство, возникающее между близкими по духу людьми. И по контексту подходит. «Столь редко встречаемая среди роскоши дворцовых палат радость». Звучит красноречиво, не находите?

— Хотите сказать, что уникальностью комбинации идеограмм писец дополнительно подчеркивал исключительность знака.

— Да, именно! — она искренне обрадовалась, что встретила понимание у собеседника. — Посмотрите-ка на толщину и наклон штрихов. Это нетипично для Багряной эпохи, это еще более ранний стиль письма. То есть мы видим как бы скрытое сетование, что подобные отношения и чувства остались в далеком, идеализируемом прошлом.

Маэда невольно восхитился. И изяществом намеков неведомого писца, и глубокими познаниями государыни Химары.

— Три смысла в одном знаке.

— Четыре. Писала явно женщина. Тут везде проставлен женский значок — «ри», чтобы подчеркнуть именно женский взгляд на происходящее.

— Одна из оставленных императором женщин?

В Империи Ситтори не было института наложниц, как во многих близких культурах, но это не мешало владыке собирать во дворце множество приглянувшихся ему женщин. И это, кроме тех девушек, которых присылали влиятельные семейства. Все они считались личными служанками императора, но рожденные ими дети — его детьми от императрицы. Когда в хрониках императрице Гутайе (всё из той же Багряной эпохи) приписывалось сорок сыновей и двадцать семь дочерей, то это вовсе не означало, что бедняжка сама их родила.

— Скорее чиновница. Слишком много формальных оборотов речи. Императорские красавицы как правило владели высоким слогом, сочиняли стихи и песни, а тут суховатое изложение фактов и немного личного отношения. Но, — императрица воздела указательный палец, — никакой критики в адрес императора. Очень лояльная была дама.

Она еще раз полюбовалась через лупу редчайшим знаком, похожим на стилизованный рисунок насекомого. Так ювелир наслаждается гармонией огранки редкого драгоценного камня.

— Я представляю, как эта женщина сидела с тоненькой кисточкой в руках, обдумывала каждую строчку, старалась. Надеялась, что её размышления, оставшись на бумаге, будут прочитаны, поняты, осмыслены. Но император Юнсон внезапно умирает, а его наследнику совсем не хочется натыкаться на истории о похождениях его родной мамаши и он отправляет очередные «десять тысяч добродетелей» в хранилище. На шесть столетий. Разве это справедливо?

Государыня посмотрела на собеседника снова-таки через лупу. Черная точка зрачка, янтарная радужка, немного туши на ресницах и пока еще крошечные морщинки у внешнего угла. Со временем они превратятся в «гусиные лапки», как живое доказательство того, что хозяйка часто смеется.