Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

«Лентяйка ты, Келли, – снова подумал я. – Или, может быть, руководствуешься сентиментальными и эстетическими мотивами в ущерб точности». Ответа я не получил, и не сказать чтобы это меня удивило.

Келли всегда была с причудами, но особой сентиментальности я за ней не замечал, пока был ее учителем. Она не пролила ни слезинки, когда я бросил свой шестой класс, чтобы уйти преподавать в старшие, хотя почти все остальные девочки плакали. Келли Дэл было тогда одиннадцать. И потом, когда она училась у меня в литературном классе – лет в семнадцать, должно быть? – особых эмоций она тоже не проявляла.

Теперь она хочет меня убить, что опять-таки не назовешь сентиментальным.

Я вышел из леса и двинулся по следам через прибрежную отмель. К какому бы периоду – меловому или юрскому – это море ни относилось, тот, кто прошел здесь до меня, был обут в кроссовки – на это указывали отпечатки подошв. «Интересно, тут и прилив бывает? Думаю, да – Канзасское море было для этого достаточно велико».

В лодке не оказалось ничего, кроме двух правильно убранных весел. Я расчехлил винтовку, чтобы обозреть утесы, не нашел ничего и там, закинул в лодку рюкзак, положил «ремингтон» на колени, оттолкнулся и стал грести к желтому буйку.

Все это время я ожидал выстрела, подозревая, что не услышу его. Келли Дэл, хотя и промахивалась несколько раз, была, судя по всему, хорошим стрелком. Когда она надумает меня убить, то при возможности целиться с любого утеса, скорее всего, попадет с первой же попытки. Единственный мой шанс – то, что выстрел окажется не смертельным и я смогу еще поднять «ремингтон».

Винтовка лежала теперь на лодочной банке позади меня. От гребли я вспотел, несмотря на осеннюю прохладу, – я думал, как беззащитен в этом меловом море и какую глупость совершаю. У меня даже вырвался смешок.

«Давай, малышка, действуй». Наверху, на утесах Флагштока, что-то блеснуло. Оптический прицел? Ветровое стекло моего джипа? Я не стал ломать ритм гребли, чтобы проверить. «Действуй, малышка. Хуже того, что я запланировал для себя сам, все равно не придумаешь».

Желтый буек оказался пустой пластиковой банкой. За привязанную к ней бечевку я вытащил винную бутылку, закупоренную, с насыпанной вместо балласта галькой. В ней лежала записка:

КУ-КУ! ОБОЗНАТУШКИ-ПЕРЕПРЯТУШКИ!

Решив покончить с собой, я составил план, подготовился и в тот же день приступил к исполнению. А чего тянуть-то?

Ирония в том, что я всегда с отвращением относился к самоубийству и к самим самоубийцам. Папа Хемингуэй и иже с ним, вставляющие двустволку себе в рот и нажимающие на спуск. Жена натыкается на лежащее под лестницей тело, уборщица счищает с потолка осколки черепа… гадость, одним словом. И вопиющий эгоизм. Я, конечно, пьяница, неудачник и вообще лох, но я никогда не заставлял других убирать за собой. Даже когда пил по-черному.

Трудно, однако, придумать, как убить себя и не напачкать при этом. Хорошо бы войти в океан, как Джеймс Мейсон в фильме «Звезда родилась» пятьдесят четвертого года, при наличии акул или сильного течения, которое унесет твой раздутый труп. Но я живу в Колорадо – не топиться же мне в одном из водных резервуаров.

Домашние средства наподобие газа, яда, веревки, передозировки снотворного или охотничьего ружья из чулана ставят перед человеком проблему Хемингуэя. Кроме того, я не терплю мелодрам. Я так понимаю: то, как или почему я ухожу, – дело мое, и только мое. Бывшей моей жене наплевать, конечно, а мой единственный ребенок мертв, и ему все равно, но кое-какие друзья у меня еще остались, и они могут счесть меня предателем, если весть о моей смерти дойдет до них в черной суицидальной упаковке. Так мне, по крайней мере, хочется думать.

Ответ нашелся еще до того, как я допил третье пиво у Беннигана на Кэньон-бульваре, а времени на подготовку ушло и того меньше.

В то немногое, что осталось после моего развода с Марией, входил джип и походное снаряжение. Даже во время запоев я часто выезжал в горы без предупреждения и разбивал лагерь где-нибудь у шоссе Пик-ту-Пик или в Национальном парке около каньона Лефтхенд. Джип у меня не настоящий внедорожник – ненавижу полноприводных монстров, которые только природу портят, и придурков на мотоциклах, засоряющих ее ревом и выхлопами, и снегоходы, – и я погонял его порядком, чтобы добраться туда, где нет ни радио, ни дорожного движения и перед тобой не маячит толстая задница чьего-нибудь «виннебаго».

Там, в горах, много горных выработок. Большинство из них пробито горизонтально и через несколько сот футов упирается в завал или оказывается затоплено, но есть и провалы над обвалившимися устьями старых шахт, и вертикальные шахтные стволы, уходящие на двести-триста футов в камень, в воду, к слизистым тварям, которые плодятся во тьме.

Я знал одну такую шахту, глубокую и достаточно широкую, чтобы вместить джип, а заодно и меня. Она находится высоко, за Сахарной головой, от каньона до нее пилить будь здоров, дорог там нет, а на деревьях висят предупредительные знаки. Но тот, кто пытается развернуть свой джип в темноте, вполне может туда угодить. Тем более если он полный дурак или известный пропойца.

Около семи часов июльского вечера я вышел от Беннигана, взял походное снаряжение из квартиры на Тридцатой улице, проехал три мили вдоль предгорий по Тридцать шестому шоссе, а потом свернул на запад, к каньону Лефтхенд. Даже с учетом двух или трех миль полного бездорожья я полагал, что буду на месте еще до восьми. Достаточно светло, чтобы совершить задуманное.

Несмотря на три порции пива, я был трезв. Уже два месяца я не пил по-настоящему, но, как заядлый алкоголик, знал, что эта временная трезвость ведет только к лишним страданиям, а не к выздоровлению.

В тот вечер мне, однако, хотелось быть по возможности трезвым. В таком же состоянии – две-три порции пива, не больше – я находился, когда пикап выскочил на встречную полосу Двести восемьдесят седьмого шоссе и врезался в нашу «хонду». Алан погиб на месте, я три недели провалялся в больнице. Водитель пикапа, само собой, остался жив. В крови у него обнаружили допустимый уровень алкоголя. Он получил условный приговор и на год лишился водительских прав. Он был явным виновником, а я жертвой, поэтому меня на алкоголь никто не проверял. Я никогда не узнаю, смог бы я среагировать быстрее, если бы не эти две или три порции пива.

В тот июльский вечер я хотел точно знать, что буду делать, когда остановлю джип на краю отверстия диаметром двадцать футов, переключусь на первую скорость и перевалю через берму вокруг черной ямы.

Это самое в точности я и проделал. Я не колебался. Не утратил гордости в последнюю минуту и не оставил никакой хреновой предсмертной записки. Я снял бейсболку, вытер слегка вспотевший лоб, нахлобучил бейсболку поглубже, врубил первую и перевалил через земляной вал – вылитый питбуль, который вцепляется в зад почтальону.