Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Ощущение было почти такое же, когда преодолеваешь вторую по счету американскую горку в луна-парке. Хотелось вскинуть руки и завопить, но я по-прежнему мертвой хваткой держался за руль, а нос моего джипа уходил во тьму, как в туннель. Фары я не включил и только смутно различал валуны, гнилушки и слои гранита, пролетавшие мимо. И кричать я тоже не стал.

Последние несколько дней я пытаюсь вспомнить все что можно о Келли Дэл, когда она училась у меня в шестом классе, но очень многое стерлось из памяти. Я преподавал почти двадцать шесть лет: шестнадцать – в начальной школе, прочие годы – в средней. Имена и лица путаются, но пьянство тут ни при чем. Келли училась в моем последнем шестом классе, а тогда у меня проблем с алкоголем не было. Были проблемы, но не с алкоголем.

Помню, что приметил Келли Дэл в первый же день. Любой учитель, который недаром ест свой хлеб, сразу замечает буянов, незаурядных, любимчиков, клоунов и прочие существующие в средних классах типажи. Келли не подходила ни под один стереотип, но и заурядной не была, это уж точно. Внешне она ничем не выделялась – в свои одиннадцать она как раз начала терять детскую пухлость, и костяк ее лица только складывался. Волосы до плеч, каштановые и слишком прямые, в отличие от пушистых феновых укладок и опрятных косичек других девочек. Вид Келли, по правде сказать, говорил о запущенности и плохом достатке – зрелище, слишком хорошо знакомое учителям в середине восьмидесятых даже в благополучном округе Боулдер. Одежду она носила, как правило, тесную или короткую, далеко не всегда чистую и часто мятую – видно было, что вещь утром выудили из корзины или со дна шкафа. Голову она тоже мыла недостаточно часто и фиксировала волосы пластмассовыми заколками, которыми, похоже, пользовалась со второго класса. Желтоватый цвет лица был характерен для детей, часами сидящих перед телевизором, но позднее выяснилось, что это не тот случай. Келли была уникальным ребенком, поскольку телевизор не смотрела вообще.

Она оправдывала лишь очень немногие из моих предположений.

В тот первый день ее из моего последнего шестого класса выделили глаза – немыслимо зеленые, ошеломляюще умные и на удивление живые, если она только не прятала их за тусклым экраном скуки и не отводила по привычке взгляд, когда ее вызывали. В первый день я вызывал ее несколько раз и запомнил ее глаза и слегка насмешливый девчоночий голос.

Вечером я прочел ее личное дело – я взял себе за правило никогда не читать эти сводные досье, пока не познакомлюсь с самим ребенком, и в тот раз, возможно, сделал это именно из-за хорошей дикции и легкого иронического тона, которые так плохо сочетались с ее внешностью. Согласно личному делу, Келли жила в трейлере на стоянке за железной дорогой – эта стоянка доставляла нашей школе львиную долю проблем – с разведенной матерью и отчимом. В записях второго класса имелся желтый вкладыш, извещающий учителя, что вплоть до этого года девочка находилась под опекой биологического отца, но суд отобрал ее у него вследствие информации о дурном обращении. Я просмотрел отчет социального работника и понял, читая между его казенных строк, что матери Келли тоже была ни к чему – суд попросту навязал ей ребенка. Биологический отец расстался с девочкой более чем охотно. Там, видимо, имела место битва за отказ от опеки типа «забирай ее ты, у меня своя жизнь» – очень многие из моих учеников прошли через нечто подобное. Мать проиграла, и Келли осталась у нее. Желтый вкладыш содержал обычное предупреждение: девочку нельзя отпускать из школы с биологическим отцом, нельзя подзывать ее к телефону, если он позвонит, а если его заметят поблизости, следует уведомить директора или вызвать полицию. Очень многие из личных дел наших детей имели вкладыши такого рода.

Краткая заметка времен четвертого класса уведомляла, что родной отец Келли погиб в автокатастрофе минувшим летом и что на вкладыш можно не обращать внимания. А приписка к отчету социального работника извещала, что так называемый отчим – попросту сожитель матери, освобожденный досрочно после ограбления магазина полуфабрикатов в Арваде.

Все, так сказать, в пределах нормы, кроме самой Келли Дэл, которая в эти пределы никак не укладывалась. Теперь, когда я пытаюсь вспомнить наше с ней общение в те первые семь месяцев укороченного учебного года и восемь месяцев в одиннадцатом классе, я не устаю поражаться. Я плохо помню многих своих шестиклассников, а угрюмых, нескладных старшеклассников – и того хуже, но постоянно вижу перед собой лицо Келли Дэл, все более тонкое с годами, и слышу ее голос: иронический – в одиннадцать лет, саркастический и вызывающий – в шестнадцать. Возможно, после двадцати шести лет учительской работы, после всех этих одиннадцати-, шестнадцати– и семнадцатилеток, которые не столько учились у меня, сколько мучились, единственной настоящей моей ученицей была Келли Дэл.

Теперь она скрадывает меня, как зверя, – а я ее.

Я очнулся от жара пламени, дышащего мне в лицо, и вспомнил последний миг перед потерей сознания, вспомнил падение джипа во тьму. Я попытался поднять руки, чтобы снова взяться за руль, и обнаружил, что они зажаты у меня за спиной. Я сидел на чем-то твердом, не на сиденье джипа – на земле. Вокруг было темно, и только прямо передо мной мерцал огонь. Ад, что ли? Я, конечно, ни на мгновение не поверил в эту гипотезу, даже допуская, что уже мертв. Кроме того, теперь я видел, что огонь – это просто большой костер, и ясно различал ограждающие его камни.

Борясь с головной болью, отдающейся эхом во всем теле, и с головокружением (можно было подумать, что я до сих пор нахожусь в летящем вниз джипе), я попытался оценить ситуацию. Я сижу на земле, одетый так же, как во время попытки самоубийства, вокруг темно, и в шести футах передо мной потрескивает большой костер.

– Черт, – сказал я вслух. Голова и все прочее болело, точно с похмелья. Опять облажался. Напился и все запорол. Только вообразил себе, что падаю в яму. Черт.

– Вы не облажались, – произнес тихий высокий голос откуда-то из мрака у меня за спиной. – Вы правда въехали в шахту.

Пораженный, я хотел посмотреть, кто это говорит, но не смог повернуть голову так далеко. Мою грудь пересекала веревка. Я был привязан к чему-то – к дереву, возможно, или к валуну. Я попытался вспомнить, высказывался ли я вслух насчет того, что облажался и запорол все дело. Голова раскалывалась.

– Вы нашли интересный способ покончить с собой, – снова произнес женский голос. Теперь я был уверен, что голос именно женский, к тому же смутно мне знакомый.

– Где вы? – проговорил я хрипло и вывернул шею, как только мог, но уловил лишь какое-то движение в темноте.