Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Я не вспоминал об этом до вчерашнего дня.

Наутро после той ночи, когда Келли меня связала, она форменным образом расстреляла мой джип.

Я дожидался рассвета, чтобы найти дорогу обратно в Боулдер. Ночь была слишком темная, лес слишком густой, а голова у меня слишком болела, чтобы пытаться съехать с горы до утра. «Еще чего доброго угожу в старую шахту», – с кислой улыбкой подумал я.

Утром голова у меня болела по-прежнему, а лес не сделался реже – даже следов от джипа не было, непонятно, как Келли ухитрилась привести машину сюда, – но теперь я хотя бы что-то смог разглядеть. Джип имел вид довольно потрепанный – вмятина на крыле, облупившаяся краска, длинная царапина на правой дверце, – но все это были старые раны. От падения в шахту с высоты трехсот футов никаких следов не осталось. Ключи торчали в зажигании, бумажник все так же лежал в кармане брюк, а походное снаряжение – на заднем сиденье. Келли Дэл при всем своем вероятном безумии не была воровкой.

На подъем к шахте у меня прошлым вечером ушло около часа, а на обратную дорогу до Боулдера требовалось три часа. Я был черт знает где, за Сахарной головой и Золотым холмом, к северо-востоку от Джеймстауна, чуть ли не у самого шоссе Пик-ту-Пик. Зачем Келли понадобилось тащить меня так далеко? Разве что вся затея с шахтой была галлюцинацией и Келли нашла меня в другом месте, что и вовсе не имело смысла. Я решил не ломать над этим голову, пока не попаду домой, не приму душ, не выпью аспирин, не налью себе на три пальца скотча и не начну таким образом новый день.

Я должен был понять, что дело нечисто, еще задолго до Боулдера. Дорога в каньоне Лефтхенд, когда я выполз из леса и двинулся по ней на восток, показалась мне какой-то не такой. Только потом я вспомнил, что ехал по залатанному бетону, а не по асфальту. Ресторан «Шиповник» у выезда из каньона, где дорога вливается в Тридцать шестое шоссе, тоже был не такой: парковка меньше, как сообразил я потом, фасад и входная дверь выкрашены не в тот цвет, на месте цветника хлопковое поле. На южном боулдерском отрезке шоссе тоже имелись свои странности: трасса слишком узкая, у завода Бичкрафт, уже десять лет как пустующего, вполне рабочий, преуспевающий вид. Но меня так донимала головная боль, усугубляемая мыслями о Келли Дэл и моем неудавшемся самоубийстве, что я ничего этого не заметил.

Движения на дороге не было. Ни единой легковушки, грузовика или мотоцикла – что было особенно странно, ведь фанатики-байкеры носились по Подгорному шоссе каждый погожий день. Но мне и тут ничего не стукнуло в голову, пока я не въехал на Северный Бродвей города Боулдера.

Ни единого автомобиля на проезжей части, хотя у обочин они стояли десятками. Ни одного мотоциклиста. Ни одного пешехода, переходящего в неположенном месте. Только у самой пешеходной зоны на Перл-стрит до меня дошло, что город пуст.

О Господи , подумал я, может, ядерная война началась и всех эвакуировали? Потом я вспомнил, что холодной войны больше нет и что муниципалитет Боулдера несколько лет назад по неведомым человечеству причинам объявил, что отказывается от эвакуации в случае военного конфликта. Муниципалитет у нас такой: он заодно объявил Боулдер безъядерной зоной – это, полагаю, означает, что бомбардировщикам с ядерным оружием на борту сюда путь заказан. Эвакуации, думаю, не было бы даже в том случае, если бы на заводе атомного оборудования Роки-Флэтс в шести милях от города случилась авария: верхушка политкорректного боулдерского населения предпочла бы радиацию бегству.

Где же тогда все? Мой джип уже еле полз, спускаясь под гору к пешеходной зоне, которая, кстати, тоже исчезла: ни деревьев, ни элегантных кирпичных дорожек, ни клумб, ни лотка с хот-догами Фредди, ни скейтбордистов. Музыканты, наркоторговцы, скамейки, телефонные будки – все пропало.

Пешеходная зона исчезла, но сама Перл-стрит сохранилась и выглядела как в те времена, когда на ней еще не было ни кирпича, ни цветочных клумб, ни музыкантов. Я повернул налево и медленно покатил по ней, примечая аптеки, магазины готовой одежды и недорогие ресторанчики там, где следовало быть бутикам, сувенирным лавкам и салонам красоты. Такой Перл-стрит была в начале семидесятых, когда я только приехал в Боулдер: обыкновенная улица западного городка с арендой, доступной для малого бизнеса.

Постепенно я осознал, что это и есть Перл-стрит начала семидесятых. Я проехал мимо «Бифштексов Фреда», где мы с Марией иногда обедали по пятницам, если денег хватало. Фред выкинул полотенце на ринг и уступил аренду бутику… когда же? Да не меньше пятнадцати лет назад. Потом я увидел старое кино «Арт», где шли бергмановские «Шепоты и крики». Кинотеатр уже лет десять как закрылся. Я не помнил, когда вышли «Шепоты и крики», но мы с Марией, кажется, смотрели их еще до переезда в Боулдер после моей демобилизации, году в шестьдесят девятом.

Не стану перечислять все прочие аномалии – старые марки машин у тротуара, устаревшие дорожные знаки, антивоенные граффити на стенах, – как не пытался и в тот день. На предельной скорости я помчался к себе, на Тридцатую улицу, едва успев заметить, что другая пешеходная зона, в конце Кэньон-бульвара, не перестала существовать, но сильно уменьшилась в размерах.

Зато до́ма, где я жил, не существовало вообще.

Какое-то время я просто сидел в джипе, глядя на пустыри, деревья и старые гаражи на месте нашего жилого комплекса и перебарывая желание заорать во всю глотку. Я сожалел даже не о квартире, не об одежде, не о немногих памятках, оставшихся у меня от все равно уже прошедшей жизни, – например, о любительских снимках Марии, на которые я никогда не смотрел, о старых софтбольных трофеях, о табличке «Финалист конкурса „Учитель года“, 1984». Бутылки скотча – другое дело.

Осознав, как это глупо с моей стороны, я подъехал к первому попавшемуся магазину со спиртными напитками – его держала старая супружеская пара на Двадцать восьмой улице, где еще вчера располагалась новая мини-пешеходная зона, – вошел в незапертую дверь, покричал, не удивился, когда мне никто не ответил, взял три бутылки «Джонни Уокера», оставил на прилавке деньги – я, может, и сумасшедший, но не вор – и вышел на пустой паркинг, чтобы выпить и обдумать ситуацию.

Того, что в моем мире произошли большие перемены, отрицать я не мог. Не мог я также серьезно рассматривать вероятность того, что я умер или что у меня «выпал год», как в телесериале «Даллас». Что я сейчас проснусь под душем вместе с Марией, Алан будет играть в гостиной, моей учительской работе ничто не будет угрожать и жизнь вернется ко мне. Все было – реальнее некуда: и моя дерьмовая жизнь, и это странное место. Это был, несомненно, Боулдер, но Боулдер двадцатипятилетней давности. Я поражался его заштатному, провинциальному виду.