Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Французский эпос одиннадцатого века, известный мне по последнему году колледжа. Я занимался его переводом перед тем, как меня послали убивать маленьких желтолицых людей.

Я положил книгу и крикнул в полумрак собора:

– Что это, девочка, – угроза?

Только эхо откликнулось мне.

На следующей странице я узнал стихи Тибо, тринадцатый век:

Я не сразу вспомнил свой перевод:

– Келли! – крикнул я снова. – На кой мне черт это дерьмо?

Не получив ответа, я вскинул «ремингтон» и выстрелил в витраж с изображением Богоматери напротив алтаря. Когда я вышел, в соборе еще звучало эхо выстрела и падающего стекла.

Книгу я бросил в зыбучий песок, когда ехал назад по дамбе.

Вернувшись домой из больницы после аварии, в которой погиб Алан, я увидел, что Мария опустошила комнату сына. Его одежда, плакаты, ералаш у него на столе, старые модели «Звездного пути», свисавшие с потолка на черной нитке, – ничего этого больше не было. Даже покрывало с лошадкой-качалкой, которое она сшила за месяц до его рождения, исчезло с кровати. Кровать была такая же голая, как стены и шкаф, – точно койка в казарме, ожидающая следующего новобранца.

Но следующий так и не пришел.

Такой же чистке Мария подвергла семейные фотоальбомы, точно этих одиннадцати лет с Аланом не было вовсе. Пропала семейная фотография, стоявшая на комоде в нашей спальне, пропали любительские снимки, прикрепленные магнитами к дверце холодильника. Групповое фото его пятого класса исчезло из ящика стола в кабинете. Снимки первых лет его жизни не лежали больше в коробке из-под обуви. Я так и не узнал, отдала ли она одежду, игрушки и спортивное снаряжение в Армию спасения, не узнал, что она сделала с фотографиями – сожгла или закопала. Она не хотела об этом говорить. Не хотела говорить об Алане. Когда я настаивал, в глазах Марии появлялось упрямое, отстраненное выражение, и я перестал настаивать.

Это произошло летом, после того как я оставил свой последний шестой класс. Алан был на год моложе Келли Дэл, теперь ему было бы двадцать два, он уже окончил бы колледж и искал бы свой путь в жизни. Очень трудно вообразить себе это.

Я проследил ее до самой дороги Трейл-Ридж и оставил джип там, где начиналась тундра. Не было ни дороги, ни каких-либо других следов человека – только тундра, идущая вверх от черты леса. Деревья остались позади и больше не защищали от холода. Когда я проснулся утром в своем горном лагере, мне показалось, что настала поздняя осень. Небо было свинцовое, в долинах, скрывая боковые морены, лежали тучи, к склонам липли прядки тумана.

Ругая себя за то, что не взял перчатки, я сунул руки в карманы куртки. «Ремингтон», тяжелый и холодный, я держал на сгибах локтей.

Миновав последние карликовые деревца, я попытался вспомнить, как называется этот вид растительности.

Крамгольц, сказал мне в ухо голос Келли Дэл. Это значит эльфово, или кривое дерево.

Я поставил одно колено на мерзлый мох и поднял винтовку, но не увидел никого на протяжении ста метров открытой тундры. Осмотрел линию деревьев и валуны, за которыми мог бы спрятаться человек, – никакого движения.

Я люблю все тундровые слова, которым вы нас учили, продолжал голос Келли у меня в голове. Прежде она проделывала такие штуки всего пару раз. Редина, луговой крот, полярная хоровая лягушка, снежная камнеломка, солифлюкционные террасы, овсы и осоки, желтобрюхий сурок, вечная мерзлота, нивационные цирки, шафрановая амброзия, колокольчик зеленолистый, осока-человеконенавистница…

Я еще раз осмотрел продуваемую ветром тундру. В ней по-прежнему ничего не шевелилось, но я ошибся насчет отсутствия следов человека: через вечную мерзлоту к вершине перевала вела накатанная дорога.

– Я думал, ты не любишь специальные термины, – сказал я, выходя на эту дорогу и держа винтовку наперевес. Ребра и подмышка, пораненные стрелой Келли, давали о себе знать.

Зато я люблю поэзию. Ее голос звучал не в ухе, а именно в голове. Единственным реальным звуком здесь был ветер, но голос не уступал ему в реальности. Помните, вы читали нам, мистер Джейкс, что сказал о поэзии Роберт Фрост?

Крамгольц уже метров двести как кончился, а в трехстах метрах вверху и слева от меня лежали здоровенные валуны. Келли могла спрятаться там. Я чувствовал, что она где-то близко.

– Что за стихотворение это было? – Может быть, если я буду занимать ее разговором, она не заметит, насколько я приблизился?

Это не стихотворение, а предисловие к одной из его книг. О том, как строятся стихи.

– Не помню.

На самом деле я помнил. Я поделился этим со старшеклассниками всего за несколько недель до того, как Келли Дэл бросила школу.

Фрост сказал, что стихотворение само должно радоваться тому, о чем говорит. Что оно начинается с восторга и заканчивается мудростью. Он сказал, что та же самая формула подходит и для любви.

– Мм, – промычал я, быстро шагая через вечную мерзлоту и выдыхая пар. Винтовку я держал обеими руками, забыв о холоде. – Продолжай.

Погодите минутку, промолвила Келли.

Я остановился, тяжело дыша. До валунов оставалось меньше пятидесяти метров. Когда-то по этому альпийскому лугу ходили через Водораздел женщины, старики и подростки племен юте и поне. Тропа выглядела совсем свежей, как будто кто-то из них только что скрылся за скалами наверху.

Не думаю, что индейцы пользовались торными тропами, тихо заметила Келли. Посмотрите вниз.

Я, все еще стараясь отдышаться, посмотрел. Голова кружилась от высоты и адреналина. На укромной террасе между двумя низкими скалами виднелось какое-то растение. Ветер нес поземку. Было, наверное, градусов двадцать мороза [15], если не ниже.

Посмотрите внимательнее.

Глотая воздух, я стал одним коленом на мох и, пользуясь случаем, зарядил винтовку.