Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Ш-ш-ш! – зашипел Пол. – К. услышит.

Тут в палатку ударил такой сильный порыв ветра, что мы все вцепились пальцами в гиперполимерный пол, чтобы не дать ей соскользнуть с ненадежного насеста. В самом крайнем случае нужно во все горло крикнуть: «Открыть!» – и тогда ткань смарт-палатки разойдется, а мы перекатимся на склон в своих термскинах и похватаемся за ледорубы, чтобы не съехать вниз. Но это в теории. На самом же деле, вздумай площадка сместиться или паутинка лопнуть, мы бы почти наверняка не успели ничего понять и сразу полетели бы вверх тормашками.

Когда ветер стих настолько, что можно было снова говорить, Гэри прокричал:

– Если мы отсюда слетим, я всю дорогу до самого ледника буду материться без передышки.

– Может, именно об этой песне и говорил К., – отозвался Пол и застегнул свой полог.

Последняя заметка на сегодня: мантиспиды храпят.

На третий день Канакаридис внезапно сказал:

– Мой ясельный брат сейчас тоже слушает бурю – рядом с вашим Северным полюсом. Но у него… более комфортные и безопасные условия, чем наша палатка.

Я переглянулся с товарищами, и мы все вопросительно подняли брови.

– Не знал, К., что ты прихватил в экспедицию телефон, – сказал я.

– У меня нет телефона.

– Тогда радио? – спросил Пол.

– Нет.

– Подкожный межгалактический коммуникатор из «Звездного пути»? – поинтересовался Гэри.

Поскольку мы просидели в палатке уже три дня, саркастические замечания Гэри, а также его привычка нарочито медленно пережевывать энергетические батончики начали действовать мне на нервы. Я подумал, что, если он в ближайшее время снова примется изгаляться или жевать, я просто его прибью.

К. тихонько присвистнул.

– Нет, – ответил он. – Я понимаю вашу альпинистскую традицию, которая запрещает брать в экспедицию средства связи.

– Тогда откуда ты знаешь, что твой… как ты его назвал, ясельный брат?.. сейчас где-то там пережидает бурю? – спросил Пол.

– Потому что он мой ясельный брат, – ответил К. – Мы родились в один и тот же час. Мы, по сути, являемся одним и тем же генетическим материалом.

– Близнецы, – предположил я.

– Так вы умеете общаться при помощи телепатии? – спросил Пол.

Канакаридис помотал головой, едва не задев носом-хоботком ходящую ходуном стенку палатки.

– Наши ученые считают, что телепатии не существует. Ни у какого вида.

– Тогда как… – начал я.

– Мой ясельный брат и я часто резонируем на одних частотах с песней мира и вселенной. – Такие длинные предложения К. выдавал редко. – Очень похоже на ваших однояйцовых близнецов. Нам часто снятся одни и те же сны.

«Жукам снятся сны», – сделал я мысленную пометку, чтобы позже записать этот факт.

– А твой ясельный брат знает, что ты сейчас чувствуешь? – поинтересовался Пол.

– Думаю, да.

– И что же? – спросил Гэри, чудовищно медленно пережевывая батончик.

– Прямо сейчас мне страшно, – отозвался Канакаридис.

Нож за лагерем-три, высота около 23 700 футов

Утро четвертого дня выдалось абсолютно ясным и абсолютно безмятежным.

Еще до того, как первые рассветные лучи коснулись хребта, мы успели снять лагерь и уже вовсю карабкались по траверсу. Холод стоял собачий.

Я упоминал, что этот отрезок маршрута был, вероятно, самым технически сложным (во всяком случае, пока мы не добрались до вершинной пирамиды), но при этом самым замечательным. Чтобы оценить всю красоту почти несоразмерной крутизны на том участке ребра, нужно видеть фотографии, но, даже глядя на них, невозможно по-настоящему ощутить весь размах. Северо-восточное ребро поднималось все выше и выше, тянулись друг за другом снежные карнизы, грани убегали вниз почти вертикально.

Забравшись на ребро, мы сразу же оглянулись на огромный серак, нависающий над утоптанной площадкой, где на самом краю еще совсем недавно цеплялся наш лагерь-три (после свирепствовавших последние четыре дня буранов и ветров ледяная глыба стала еще больше и безобразнее и явно держалась еще хуже), никто ничего не сказал, но все прекрасно понимали, как же нам повезло. Даже на лице Канакаридиса, казалось, читалось облегчение из-за того, что удалось оттуда выбраться.

Мы прошли еще двести футов по траверсу и перемахнули через нож. Заснеженный гребень был в том месте таким узким, что можно было (и мы так и сделали) на минуту оседлать его – взгромоздиться на подобие очень-очень узенького конька крыши.

Что это была за крыша! С одной стороны она резко сбегала на тысячи футов вниз к бывшему Китаю. А левая нога каждого из нас (и три левые ноги Канакаридиса) болтались над бывшим Пакистаном. В двадцатом веке забравшиеся сюда альпинисты шутили, что пора доставать паспорта, вот только работников пограничной службы что-то не видно. В нынешнюю эпоху «си-эм-джи» боевой синьцзянский корабль Синдиката или индийский военный прыгун могли в любой момент подняться сюда, зависнуть ярдах в пятидесяти от хребта и снести нас с горы ко всем чертям. Но мы не особенно волновались. Присутствие Канакаридиса служило нам надежной гарантией на такой случай.

Такого сложного отрезка у нас пока еще не было, и наш друг-мантиспид трудился изо всех сил, чтобы не отставать. Накануне ночью мы втроем обсуждали маршрут (снова шепотом, пока К. спал) и решили, что склон слишком крутой и потому всем в связке идти нельзя – надо разбиться на пары. Пол по очевидным причинам должен идти с Канакаридисом, хотя если кто-нибудь из них на этом траверсе сорвется, то и второй, вероятнее всего, тоже полетит вниз. Точно то же самое можно было сказать и обо мне с Гэри (мы лезли первыми). Но все-таки хоть какая-то страховка.

Мы переходили с одной стороны ребра на другую, а солнечный свет перемещался вниз по склону и согревал нас. Мы выбирали самый надежный путь, старались избегать наиболее крутых участков, где даже снег не держался (их нужно было избегать не только из-за сильного наклона, но еще и потому, что скала там почти всегда была ненадежной и камни осыпались), и надеялись продвинуться как можно дальше, пока пригревающее солнце не подтопит снег – тогда наши кошки будут хуже держаться.

Мне страшно нравился длинный перечень нашего снаряжения: анкера, шлямбурные крючья, швеллеры, ледобуры, карабины, жумары. Мне страшно нравилась размеренная точность наших движений, пусть даже, как и при любой нагрузке на высоте почти восемь тысяч метров, дышали мы с трудом, а голова работала плохо. Гэри вгонял кошки в стену изо льда и снега (время от времени попадалась и голая скала), по одному ботинку зараз, проверял свои три точки опоры, отстегивал ледоруб и вбивал его в нескольких футах дальше по трассе. Я стоял на крошечной платформе, которую успел вырубить в снегу, и страховал Гэри, пока тот не доберется до конца нашей двухсотфутовой веревки. Потом он закреплял свой конец с помощью анкера, шлямбурного крюка, швеллера или ледобура, сам переключался на страховку, и я начинал движение – вгонял кошки в снежную стену, почти вертикально уходящую в голубое небо, висевшее всего футах в пятидесяти-шестидесяти надо мной.