Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Гэри с минуту смотрел на нашего жука, а потом улыбнулся и протянул ему руку. К. развернул свою переднюю лапу, раскрыл три пальца, обхватил ими ладонь Гэри и пожал.

В тот момент поступок показался мне красивым и героическим. А теперь я просто жалел, что чертовой красной кнопки у нас больше нет.

Где-то к половине второго ночи мы зашевелились, оделись и начали разогревать воду, чтобы поесть в последний раз. Спать все равно ни у кого уже не получалось, а каждый лишний час в зоне смерти увеличивал шансы умереть, потерпеть неудачу. Двигались мы страшно медленно: казалось, долгие часы ушли на то, чтобы натянуть ботинки, целая вечность – чтобы приладить кошки. Где-то после трех выдвинулись из лагеря-шесть. Палатки оставили. Уцелеем после штурма вершины – вернемся сюда.

Было невероятно холодно. Несмотря даже на термскины и регулируемые смарт-парки. Если бы поднялся ветер, идти мы бы не смогли.

Мы добрались до того участка, который между собой называли «рывок к финишу» – пан или пропал, – хотя по первоначальному запасному плану, если бы закончить восхождение рывком к финишу не удалось, мы должны были перебраться траверсом по склону к самому старому маршруту на К2 – на северо-запад по ребру Абруцци. Видимо, и я, и Гэри с Полом думали, что в конечном итоге придется лезть на Абруцци, потому что так случалось почти со всеми нашими предшественниками, штурмовавшими северо-восточное ребро, даже легендарному Райнхольду Месснеру, вероятно самому великому альпинисту двадцатого века, пришлось изменить маршрут и во избежание провала вместо рывка к финишу перебраться на более простую трассу по ребру Абруцци.

Этот день должен был стать днем покорения вершины, но полдень только миновал, а мы уже видим, что рывок к финишу сделать не получится, равно как и перейти на ребро. На склонах К2 лежит такой глубокий снег, что нечего и надеяться пробраться по нему траверсом к Абруцци. По нескольку раз в час сходят лавины. Над нами снег еще глубже. Мы в полной заднице.

А начиналось все хорошо. Над почти вертикальным снежным куполом, на котором мы вырубили полку, чтобы кое-как втиснуть лагерь-шесть, змеилось огромное снежное поле, оно уходило все выше к черному, полному звезд небу и в конце концов заканчивалось стеной. Мы карабкались по этому полю вверх, медленно, мучительно, каждый сам по себе, погруженный в собственные мысли. Когда добрались до самого конца, как раз начало светать.

Нас встретила вертикальная ледяная стена высотой минимум сто пятьдесят футов. Буквально вертикальная, мать ее. Мы стояли там, залитые светом восходящего солнца, Гэри, Пол и я терли очки и с идиотским видом таращились на скалу. Знали же, что уткнемся в нее. Но и понятия не имели, что это за паскудная дрянь.

– Я пойду первым, – выдохнул Пол.

Он едва переставлял ноги.

Пол забрался на эту паскудину всего за какой-то час – забил шлямбурные крючья, закрутил ледобуры, навесил остатки веревки. Когда мы трое, одуревшие, медленно влезли к нему (я шел последним, прямо за К.), он едва был в сознании.

Над ледяной стеной вверх уходил скальный пояс. Уклон такой крутой, что снег оттуда слетал. Скала осыпалась – ненадежная предательская мерзость, которую любой альпинист в здравом уме будет полдня обходить траверсом, лишь бы туда не соваться.

Но сегодня никаких траверсов нам не светило. Осмелиться на боковой маршрут почти наверняка означало спустить лавину: поверх старого льда лежал огромными сугробами мягкий снег.

– Я первым, – сказал Гэри, не отрывая глаз от скального пояса.

Он держался за голову обеими руками. Я знал, что Гэри всегда сильнее остальных страдал в зоне смерти от мигреней. Знал, что вот уже четыре или пять дней и ночей каждый вздох, каждое слово отдаются у него в голове адской болью.

Я кивнул и помог Полу подняться. Гэри полез на осыпающийся скальный пояс.

Этот пояс мы преодолели во второй половине дня. Ветер крепчает. С почти вертикальной ледяной стены над нами сдувает мелкий снег. Вершины не видно. Над узким кулуаром, который каминной трубой поднимается в ледяной ад, начинается снежное поле на вершинной пирамиде. Мы на высоте где-то двадцать семь тысяч футов.

А высота К2 составляет двадцать восемь тысяч двести пятьдесят футов.

Эти последние тысяча двести футов будто световые года.

– Я буду прокладывать путь по кулуару, – слышу я собственный голос.

Остальные даже не кивают – просто ждут. Канакаридис опирается на ледоруб, таким я его еще не видел.

Делаю первый шаг по кулуару и утопаю в снегу выше колена. Невозможно. Я бы заплакал, вот только слезы замерзнут на стеклах очков и я перестану видеть. Невозможно сделать следующий шаг по этому сволочному, круто уходящему вверх желобу. Я даже дышать не могу. В голове так стучит, что перед глазами все приплясывает и расплывается, три очки, не три – без толку.

Поднимаю ледоруб, вгоняю его в трех футах впереди, поднимаю правую ногу. И еще раз. И еще.

Снежное поле на вершинной пирамиде над кулуаром, высота около 27 800 футов

Вечер. Когда мы доберемся до вершины, будет почти темно. Если только доберемся.

Все зависит от того, какой снег там наверху, под невозможно-синим небом. Если неглубокий и твердый – не та мягкая каша почти мне по пояс, в которой я пробивал путь вверх по кулуару, – тогда у нас есть шанс, хотя спускаться придется в темноте.

Но если глубокий…

– Я первым, – говорит Гэри, поправляет на спине маленький рюкзак, в котором осталось лишь снаряжение для рывка к вершине, и медленно бредет вперед, чтобы сменить меня.

Узкий кулуар закончился, дальше скальный пояс, а после него снег – Гэри либо пройдет по нему, либо провалится. Если наст твердый, мы двинемся по нему к вершине (хотя отсюда ее пока и не видно) и на кошках дойдем часа за два.

Я оглядываюсь. Буквально у меня под ногами обрыв, где-то далеко, невозможно далеко под ним тот нож, еще ниже хребет, где мы разбивали лагерь-два, еще ниже, через много-много миль, извивается ребристой рекой ледник Годвин-Остин, там смутное воспоминание о базовом лагере, о чем-то живом – о лишайниках, воронах, клоке травы в проталине ледника. По обеим сторонам раскинулся Каракорум, вертикальные белые пики напоминают клыки, дальние вершины сливаются в Гималаи, на фоне неба выделяется одинокая высокая гора, но мозг работает слишком плохо, и я не понимаю, что это за гора. В сотне миль к северу горят красным холмы Китая, окутанные плотной дымкой из пригодного для дыхания воздуха.

– Ладно, – говорит Гэри. Он делает первый шаг со скалы.

И увязает в мягком снегу по пояс.

Каким-то образом ему хватает воздуха, чтобы осыпать проклятиями снег и всех без исключения богов, устроивших тут это поле. Гэри ломится вперед и делает еще один шаг вверх.