Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Василиса грациозно разводит руками:

– Поддерживает связь. Планирует следующие запуски «Союза» и «Прогресса». Проводит сеансы связи с российским космонавтом. Руководит некоторыми научными экспериментами.

Рот смотрит на нее и ждет продолжения.

– Мы скучаем по «Миру», – говорит наконец она.

Близок рассвет. Норману Роту, спящему в холодном номере московской гостиницы, снится «Мир».

Он видит станцию как бы из подводной лодки, которая приближается к большому затонувшему корпусу наподобие «Титаника». Прожектора субмарины с трудом пронизывают толщу черной воды, высвечивая водоросли, косяки уродливых рыб, облака ила. Единственный звук – дыхание Рота в микрофоне. Внезапно из мрака вырастает «Мир». Какие-то прозрачные создания висят у его шлюзов, причальных люков, темных панелей солнечных батарей.

Рот подводит свой подводный аппарат поближе, проходит мимо поврежденного научно-исследовательского модуля «Спектр», мимо модуля «Квант» и останавливается у центрального модуля, где так долго жили космонавты и астронавты. Луч прожектора проникает в круглый иллюминатор, во мрак за ним.

Оттуда смотрит белое лицо – лицо девочки. Звук дыхания в наушниках пресекается. Девочка открывает глаза. Рядом с ней в иллюминаторе появляется еще одно лицо. Его глаза смотрят – но не на Рота, а на что-то за ним. Отец.

Рот просыпается в гостиничном номере, задыхаясь и держась за грудь.

Полет до Байконура на Ту-134 длится два часа с небольшим. Кроме Рота и Василисы, в самолете всего трое пассажиров. Рот с удивлением узнает, что российский космодром находится не в России, а на территории Казахстана, на краю умирающего Аральского моря. Его гид-переводчик объясняет ему, что Борис Ельцин после развала Советского Союза сумел выторговать аренду военной базы и примыкающего к ней городка, где больше тридцати лет помещался сверхсекретный космодром, средоточие космических достижений СССР.

Василиса поначалу рассказывает о себе неохотно, но Роту удается разговорить ее. Ее родители – научные работники: мать занимается математикой, отец философией. Василиса получила медицинский диплом и в очень раннем возрасте защитила диссертацию по орбитальной механике, благодаря чему один из видных членов Академии наук взял ее в космическую программу.

– Вы хотели заниматься космической медициной, – заключает Рот.

– Нет-нет. Космонавтом – вот кем я мечтала стать. С самого детства. У меня есть медицинская степень, есть удостоверение пилота, я прошла предварительный тренинг и парашютную школу, но в космос мне дорога закрыта. За сорок лет Россия посылала на орбиту всего четырех врачей. Но у меня все-таки оставался бы шанс полететь на «Мир» или на международную станцию, если бы не одно обстоятельство. Я не могу помочиться – это не слишком откровенное слово, мистер Рот? – не могу помочиться на автобусное колесо.

Рот смотрит на нее, не понимая, в чем тут соль.

Василиса разводит руками, повторяя свой грациозный жест:

– Да-да. Это, конечно, метафора, но так оно и есть. Отправка любой экспедиции в космос производится с большой помпой – я правильно говорю? Генерал произносит речь у ангара, где космонавты надевают скафандры. Техники и репортеры кричат «ура». Затем космонавты садятся в автобус, который везет их на стартовую площадку.

– Знаю. На мысе Канаверал, по-моему, происходит примерно то же самое, исключая речь генерала.

– Ну так вот, после торжественной церемонии важные чины и журналисты тоже садятся в автобус, чтобы встретить космонавтов на старте и продолжить проводы там. Но сами космонавты на полдороге останавливаются, выходят и ссут – это правильное сленговое слово, да? Возятся со своими скафандрами и ссут на правое заднее колесо автобуса.

– Зачем? – спрашивает Рот. Самолет, ложась на крыло над Аральским морем, заходит на посадку. – Это что, примета такая?

– Ну да. Наш признанный святой Юрий Гагарин совершил это в тысяча девятьсот шестьдесят первом году перед первым пилотируемым полетом, и все космонавты с тех пор делают то же самое.

– А женщины как же?

Опять тот же жест.

– В космосе у нас побывали три женщины: Валентина Терешкова – в шестьдесят третьем, Светлана Савицкая – дважды, в восьмидесятых, на станции «Салют», и Елена Кондакова – на «Мире» в девяносто четвертом бортинженером. Позже она летала на вашем шаттле.

– Три женщины больше чем за сорок лет… Интересно, сколько же астронавток было у нас?

– Тридцать две, – без запинки выдает Василиса. – Включая Эйлин Коллинс, командира шаттла. Среди наших женщин ни одного командира не было. Терешкову, первую, послали в космос, чтобы потом скрестить… думаю, это правильное слово… с мужчиной-космонавтом и продемонстрировать советским чиновникам, как повлияет космическая радиация на их потомство. Она даже самолет пилотировать не умела, что уж там говорить о космическом корабле. Подопытная морская свинка, и все тут.

– Но две другие русские космонавтки играли, наверно, более активную роль, – говорит Рот, невольно улыбаясь.

Василиса тоже улыбается – с грустью.

– Вы, случайно, не читали книгу Валентина Лебедева «Дневник космонавта»? Лебедев командовал экспедицией восемьдесят второго года на станции «Салют», а Светлана Савицкая была бортинженером.

– Нет, признаться, – по-прежнему улыбается Рот. – Эта книга лежит у меня на тумбочке рядом с кроватью, вот только руки пока не дошли.

Василиса кивает, пропустив его иронию мимо ушей.

– Там у него вот что написано: «После сеанса связи мы пригласили бортинженера Савицкую к накрытому столу, вручили Свете голубой фартук в цветочек и сказали ей: „Ты, Света, конечно, космонавт, но прежде всего ты женщина. Окажи нам честь и побудь сегодня нашей хозяйкой“».

– Оуч, – говорит Рот.

– Что значит «оуч»?

– Так говорят, когда тебе больно.

– Я, возможно, говорю как американская феминистка, – кивает Василиса. – Но что сделала бы американская женщина-астронавт, если бы астронавт-мужчина вручил ей на космическом шаттле фартук в мелкий цветочек?

– Дала бы ему по носу.

– В невесомости такой удар был бы интересным экспериментом из области ньютоновой баллистики. Но именно в этом и заключается разница между американками и русскими женщинами. У нас тут феминизм не слишком популярен. Правда, мы, женщины, и в космос не так часто летаем.

– А эта последняя женщина-космонавт, которую вы упомянули? Кондакова? Вы сказали, она побывала на «Мире»?

– Да. После этого она стала секретарем руководителя полетов Валерия Рюмина, а затем его женой.

– Оуч.

– Хорошее слово это ваше «оуч».

Рот кивает и трет уставшие глаза. Пилот Ту-134 просит убрать столики и поднять спинки сидений, – так, во всяком случае, кажется Роту. А может, пилот сообщает, что у самолета отвалились крылья, кто знает.