Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Вы, наверное, думаете, откуда у меня это? – Старик трогает лицо, шею и бесформенное ухо. – А обгорел я метрах в двухстах отсюда, в октябре шестидесятого. Было мне тогда тридцать два, и работал я во славу Родины под руководством генерального секретаря Хрущева, под командованием маршала Митрофана Неделина, воплощая в жизнь гениальные идеи Генерального конструктора Королева.

Теперь я техник, да какой там техник – утильщик, в «Энергии» работаю, а тогда был сержантом ракетных войск. Хорошее было времечко… ты, Василисушка, не улыбайся. Славное время. Знает твой американский писатель такие слова: «Наше лучше»? Так вот тогда наше и правда было лучше. Мы первые запустили спутник в пятьдесят седьмом, первые послали ракету к Луне и сфотографировали обратную сторону, так ведь? Первые послали в космос собаку, а потом человека. И первая женщина в космосе наша была. Наши аппараты первые сели на Марсе, на Венере. Мы первые вышли в открытый космос. Первые послали на орбиту космическую станцию – «Салют», до «Мира» еще, и наши люди первые оставались в космосе месяцы, годы!

Но я про ожоги хотел рассказать.

Был октябрь шестидесятого, и Генеральный конструктор построил громадную ракету – монстра, а не ракету. Она должна была доставить груз на Марс, оставить там, значит, частицу СССР – а человек тогда еще в космос не выходил. Многоступенчатая, на жидком топливе, с огромными двигателями. Шишки важные понаехали – из Политбюро, из армии. Пошел обратный отсчет, все дух затаили, как всегда… семь, шесть, пять, четыре, три, два, один… и ничего.

Зажигание не сработало. Генеральный посовещался с инженерами, инженеры с техниками, техники с Господом Богом. Генералы порешили так: никакой опасности нет, надо слить из ракеты горючее, разобрать ее, устранить неисправность и снова подготовить ее к запуску.

Солдаты и техники отказались идти на площадку. Я-то согласился, а ребята нет. Думали, что ракета взорвется, когда горючее сливать будут. Я решил, что они трусы, Генеральный и военные были того же мнения. Маршал Неделин, чтобы доказать, что это не опасно, велел расставить стулья прямо на площадке, в тени ракеты. Он сам, другие генералы, конструкторы, администраторы – все расселись на этих стульях у самых стабилизаторов. Все, кроме Генерального, у которого и так дел хватало. Я на микроавтобусе ездил туда-сюда, перевозил их всех к ракете, чтобы техники и рабочие видели: опасности нет. Ну, так и вышло, и все вернулись к работе. Наземная команда стала по местам, начали выкачивать из ракеты в баки окись азота и гиперголь.

Тут она и рванула. Если б тогда спутники-шпионы уже летали, вы бы, американцы, подумали, что у нас тут атомный взрыв произошел. Маршал Неделин и все остальные, кто там сидел, погибли на месте, испарились – даже пепла от них не осталось, ушли в атмосферу как огонь, как плазма, как дым. Вознеслись.

Я был в машине меньше чем за полкилометра, вез к ракете последнюю порцию важных чинов, на стулья-то эти самые. От взрыва ветровое стекло вылетело прямо мне в лицо, а осколки расплавились. Автобус снесло с дороги в пруд, вода почти вся испарилась, деревья сгорели дотла, и много моих пассажиров погибло.

Ничево улыбается, показывая остатки зубов, и опять разливает водку. Все выпивают, и он продолжает:

– А полгода спустя, Василисушка, в апреле шестьдесят первого, запустили мы товарища Гагарина с той самой площадки, черной еще после взрыва, и назад никто не оглядывался: с того апреля у нас всегда были люди в космосе – или ждали своей очереди полететь туда. А друг-то твой американский, смотри-ка – maladetz.

Рот улыбается, услышав, что его назвали молодцом – «хорошим мальчиком» в переводе Василисы.

– Скажи ему, что теперь и ро dusham поговорить можно.

Василиса затрудняется с переводом, и Рот просит пояснить. Она заправляет волосы за ухо жестом, который Рот успел полюбить.

– По душам… это значит от сердца к сердцу, от души к душе.

Ничево кивает, улыбается и разливает водку.

Обратно в Москву Рот летит в состоянии тихого опьянения. Он смотрит на освещенную луной, глядящей в иллюминатор, Василису и думает о том, что сказал старик.

«Зачем люди туда отправляются? – спросил его Рот. – Что ждет нас в космосе? Чего мы там ищем, если отбросить жадность, славу, любовь к приключениям и национальный престиж?»

Василиса переводила медленно, обстоятельно, стараясь как можно лучше передать смысл.

Ничево кивнул и подлил всем еще водки.

«Мы летаем туда не по тем причинам, по которым должны. Здесь все кончается. Улетать надо».

«Что кончается?» – Рот боялся, что старик начнет молоть что-нибудь про отравление окружающей среды, о необходимости найти новую планету.

Ничево развел руками почти как Василиса.

«Мы вылезли из моря на сушу, но чересчур надолго застряли на ней. Море нам снится. Мы помним его, наше новое море, помним, как плавали в нем и были свободны по-настоящему. Помним, кем были до изгнания в земную пыль. Мы созрели, чтобы вернуться в море».

«В море?» – Рот подумал, что старик пьян сильнее, чем кажется с виду, – а может, у него маразм.

Ничево поднял к потолку руку ладонью вверх.

«В великое море. В океан космоса. Детство человека кончается здесь: мелкие нации, мелкие войны, мелкие диктаторы, мелкие свободы… все кончается. Там, наверху, тоже будут нации, войны, диктаторы и свободы, – улыбнулся он, – но крупнее, гораздо крупнее. Все станет более великим, когда наш вид войдет в это новое море, из которого уже не вернется».

«Почему вы сказали „помним“? – спросил Рот. – Как можем мы помнить место, где большинство из нас никогда не бывало? И никогда не побывает?»

«Космос, Вселенная, где нет силы тяжести, вне нашего маленького булыжника – вот настоящая rodina. – Ничево больше не улыбался. – СССР теперь только грустное воспоминание, а родина в нас живет. Мы помним о ней, а еще нам снится, как мы плаваем в чреве матери, окруженные биением ее сердца, снится свобода, которая была до рождения и, может быть, будет после смерти. Наш вид ждет возможности уплыть в это новое море. – Ничево снова поднял ладонь к потолку. – Оно там, наше море, космический океан. Немногие пересекли пока кромку огня и ужаса, чтобы поплавать в нем. Несколько человек утонули на пути туда или возвращаясь оттуда, но большинство вернулись благополучно. Они живы, но безмолвствуют. Мы не посылали туда поэтов. Не посылали художников, философов. И утильщиков, – опять улыбнулся он. – Морям пища нужна».

«Пища?» – повторила Василиса и перевела Роту свой вопрос.

«Пища. Когда мы похороним первых мужчину и женщину нашего вида в новом море, в космосе, то сможем сказать, что вернулись домой, на нашу новую родину».

Двое приезжих уже опаздывали на самолет. Василиса обняла старика, а Рот долго благодарил его, используя свой скудный запас русских слов.