Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Рот, никогда не рассказывавший ей собственный сон, поворачивается и смотрит на нее в машине, едущей через заснеженный лес по узкой дороге.

Они приезжают рано, в пять вечера, но за окнами уже темно, и на даче собрались десятки гостей. Столы в доме ломятся от еды – там выставлены колбасы, сыры, соленая рыба, икра, салаты и прочие zakuski , почти не оставляющие места для горячих блюд, окруженные несчетными бутылками водки и шампанского. Однако хозяина и его друзей Рот с Василисой застают снаружи. Несмотря на холод – не выше минус десяти по Фаренгейту [18] Примерно –23°С. , как прикидывает Рот, – они жарят shashlyk, или шиш-кебаб, перешучиваясь и попивая водку в процессе.

В последующие часы Рота знакомят больше чем с сотней людей, и он совершает типичную ошибку американца, пытаясь запоминать одни только имена без отчеств. В результате на него обрушивается лавина имен и лиц.

Но кое-кого от других он все-таки отличает. Запоминаются космонавт Сергей и его жена Елена; Тамара, красавица с провидческим даром, предсказавшая экспедиции Василия Циблиева на «Мире» близкие к катастрофе события (по словам Василисы, она точно назвала день столкновения станции с грузовой ракетой); Виктор, непрерывно курящий, седовласый зам руководителя полетов; инженер Павел (Паша); космонавт Александр (Саша) с женой Людмилой и дочерьми Наташей и Евгенией; директор полетов Владимир; психолог ЦУПа Ростислав, которого Василиса и остальные зовут Стивом; космическая команда из двух Юриев; космонавт Василий (Вася) с женой Ларисой и так далее и так далее.

Помимо космонавтов, их семей и сотрудников ЦУПа, на вечере присутствуют знаменитости: российские политики, американский конгрессмен, известный Роту как полный мудак, несколько деятелей из НАСА, два астронавта и один бывший астронавт (все без жен, но один с русской подругой); поэты и писатели (все пьяные вусмерть на момент знакомства с Ротом); еще один экстрасенс, далеко не такой красивый, как Тамара, первая знакомая Рота среди лиц этой профессии; американский кинорежиссер, добивающийся допуска на МКС; русский кинорежиссер, очень сердитый; немецкий кинорежиссер, который, похоже, знает здесь всех и каждого; русская актриса, ошеломляюще красивая и невероятно глупая. Список завершает собака с глазами, полными такого сочувствия, которого Рот не встречал еще ни у одного живого существа.

В гостиной включен телевизор с большим плазменным экраном. Показывает Си-эн-эн. На Красной площади готовятся к Новому году, на пекинской площади Тяньаньмэнь и в других местах уже празднуют.

Рот, трогая ноющую грудь, когда Василисы нет рядом, бродит по дому все с той же недопитой стопкой, пожимает руки, беседует с теми, кто говорит по-английски. Временами Василиса шепотом переводит ему содержание песен и чужих бесед.

Ночь становится все темнее, а говор все громче, по мере того как стрелки часов приближаются к полуночи.

Трое космонавтов на застекленной веранде серьезно спорят по-русски, обсуждая свой опыт выхода на околоземную орбиту. Василиса успела сообщить на ухо Роту краткую биографию каждого.

Анатолий Арцебарский побывал в космосе только раз, после чего сменил профессию на более прибыльную. Сергей Крикалев, пожалуй, самый успешный из действующих космонавтов: он был и на «Мире», и на МКС, летал на шаттле. Виктор Афанасьев, хозяин дома, тот, которому снятся кошмары, – последний командир «Мира»; Рот думает о нем как о капитане космического «Титаника». Со своей стопкой в руке он слушает их разговор, перемежаемый шепотом переводящей Василисы.

Анатолий: Это как на свет родиться. Долгое ожидание, клаустрофобия, темнота, шумы в отдалении: перекачивается гликоль, гудят и щелкают двигатели, шепоты какие-то из внешнего мира, – а потом травма, перегрузки, жуткая вибрация. И ты выходишь на свет, в космос.

Сергей: Ерунда. Это как секс. Долгое предвкушение, которое иногда волнует больше, чем само событие. Предварительные игры, бесконечный, не дающий удовлетворения тренинг. Потом подготовка на старте. Лежишь в кресле, принимающем твою форму, слушаешь дразнящий обратный отсчет. Пульс ускоряется, все чувства обострены. Потом взрыв, освобождение, эякуляция энергии… тяга, ребята, тяга пошла. А после освобождения, после криков «поехали» и тому подобного – тишина и холодные объятия космоса. И когда все заканчивается, хочется начать сначала.

Виктор: Фигня. Старт – это как смерть. Когда зажигание включается, это выход из тела, отделение духа от материи. Мы идем через атмосферу, как тонущий, выплывающий на поверхность, как душа, сбросившая телесную оболочку. Но там, на поверхности, мы находим только вакуум. Все и вся, что мы знали или могли узнать, остается позади. Мы оставляем жизнь ради холодной стерильности космоса. Двигатели отключаются, перегрузки прекращаются, барьер между жизнью и смертью взят, дух сливается воедино с космосом, только одиноко ему… ох как одиноко.

Трое умолкают и разражаются дружным смехом. Виктор наливает всем водки.

Рот, стоя один на опустевшей внезапно веранде, видит старика, бредущего по освещенному луной снегу. Сквозь морозные стекла он кажется скорее воображаемым, чем реальным, – весь в белом, белые волосы, белая щетина на белом лице. Руки воздеты, как у иконописного Христа. Он бредет, подняв лицо и ладони к ночному небу.

Рот ставит рюмку на стол, собираясь выйти и привести старика в дом – или, по крайней мере, убедиться, что тот реален, – но тут на веранду выходят Василиса, Виктор и Сергей Крикалев.

– Это Дмитрий Дмитриевич, сосед Виктора, – поясняет Сергей, превосходно говорящий по-английски. Он обучался в Хьюстоне, летал на шаттле, провел несколько месяцев на МКС. – Он живет в сторожке и постоянно здесь бродит. Летом это не проблема, но зимой Виктор боится, как бы старик не замерз насмерть.

– Почему он обращается к небу? – спрашивает Василиса. – Он в маразме?

– Возможно. – Виктор надевает пуховик и меховую шапку, висящие на колышке у задней двери. – Он кричит в небеса, что его сын, космонавт, не вернулся обратно.

– Его сын и теперь там? – удивляется Рот. – Или он погиб?

– Сын Митрича – бизнесмен и живет в Омске, – усмехается Виктор. – Старик просто лунатик и бродит во сне. Прошу меня извинить. – Он выходит, и трое оставшихся смотрят через замерзшие стекла, как он уводит старика с лужайки за голые деревья.

Магнитофон играет бодрую громкую мелодию, и русские, человек тридцать-сорок, столпившись в жарко натопленной комнате, поют под нее. Василиса становится рядом с Ротом.

– Это неофициальный гимн космонавтов, – шепчет она и переводит: