Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Вам не кажется, что это чересчур макабрично? – спрашивает Рот.

– Я не знаю этого слова, Норман, – что такое «макабрично»?

– Ладно, не важно.

Они подходят к витрине со скафандрами первых трех космонавтов, обживших первую советскую орбитальную станцию «Салют» в 1971 году.

– Кому, интересно, она салютовала, эта станция? – ехидничает Рот.

– Юрию Гагарину, конечно.

Василиса читает надписи под фотографиями. Экспедиция Георгия Добровольского, Владислава Волкова и Виктора Пацаева была очень успешной. Советское телевидение каждый вечер показывало исследования, проводимые ими в невесомости, и забавные стороны их быта. Их обратный вход в атмосферу прошел как будто без происшествий, как и посадка в казахской степи, если не считать необъяснимого обрыва радиосвязи. Но когда поисковая команда открыла капсулу, все три космонавта были мертвы. При входе в атмосферу повредился клапан, воздух ушел в космос, и они умерли от удушья в своих креслах.

– Мы напитали наши моря, – говорит Василиса.

– Нет. Ничево говорил, что мы должны оставить своих мертвых там, в космосе, – только тогда море насытится.

– Возможно.

Дальше следует точная копия кабинета Юрия Гагарина – все там оставлено так, как было утром перед его роковым полетом 27 марта 1968 года. Часы остановлены на 10:31, моменте падения. На столе – раскрытый календарь-ежедневник, незаконченные письма и заметки.

– Каждая космическая команда в день старта записывает свои имена вот в этой большой коричневой книге, – показывает Василиса. Она говорит шепотом, как в священном месте. – Даже те, которые улетают на МКС.

Рот смотрит на нее. Ее глаза полны слез.

– Вы считаете меня сентиментальной? – спрашивает она, перехватив его взгляд.

– Нет. Духовной.

Во сне Рот видит себя на борту международной космической станции. Он парит в слабо освещенном отсеке. Другой астронавт, мужчина, спит в конструкции наподобие мешка, которая удерживает его в более или менее вертикальном положении. Его руки вытянуты вперед, пальцы шевелятся, как водоросли в струе течения.

Рота удивляет, что вентилятор работает так громко, удивляет строго функциональная обстановка жилого модуля. Он ощущает легкие запахи озона, пота, машинного масла. Обнаружив, что может двигаться, отталкиваясь ногами от твердых предметов, он перемещается головой вперед, не шевеля руками, и заглядывает через люк в смежный модуль. Там есть иллюминатор. Рот подплывает к нему и смотрит наружу. Над ним, за темным восклицательным знаком солнечной панели, висит Земля.

Станция приближается к терминатору восхода. Лимб планеты приобретает четкость в ярком полумесяце солнечного света. Какую-то секунду Рот видит тонкую линию атмосферы подсвеченной, как перевернутый мениск. Потом солнце выходит из-за кривизны земного шара и зажигает верхушки тысяч облаков над темным морем.

Внезапно Рот обнаруживает, что ему трудно дышать. Воздух слишком разрежен. Крутясь в невесомости, он слышит зловещее шипение, становящееся все тоньше и при этом все тише – эффект разреженного воздуха. Воздух уходит из станционного модуля.

Задыхаясь, Рот кружится в пустоте. До переборки далеко, оттолкнуться не от чего – он только и может, что вертеть руками и ногами без всякого толка, кувыркаться в редеющем воздухе, не в силах переместиться в безопасное место.

Он просыпается от прикосновения чьей-то прохладной руки к его голой груди, моргает, прогоняя отголоски сна, и оглядывает гостиничный номер. Темно, только лунный свет просачивается между тяжелыми шторами. Василиса в его запасной синей пижаме сидит на краю кровати. На шее у нее стетоскоп, рука лежит у него на груди.

– Что?.. – Он пытается сесть, но ее рука, на удивление сильная, его не пускает.

Стетоскоп холодит кожу. Василиса, положив его на тумбочку, проводит пальцами по крестообразному шраму на груди Рота и по шраму на левой ноге, где ему брали вену для операции.

– Что было вечером, помнишь? – тихо спрашивает она.

На часах 3:28.

– Нет, – шепчет он, но потом вспоминает.

Они ужинали в «Национале», когда у него прихватило сердце. Он сунул под язык таблетку нитроглицерина, но обычного облегчения не наступило. Он смутно помнит, как Василиса вывела его из громадного, словно пещера, ресторана, как поддерживала в лифте, как открыла дверь в его номер. Потом укол холодной иглы и еще более смутное воспоминание, как Василиса ложится под одеяло рядом с ним.

– О господи, – говорит он. – Мне совсем не хотелось бы ложиться с тобой в постель таким образом.

Василиса улыбается и застегивает на нем пижамную куртку:

– Мне тоже, Норман. Я думала, не отвезти ли тебя в больницу, но это только приступ стенокардии, ничего серьезного, я уверена. Сердцебиение хорошее, давление стабилизировалось, пульс нормальный. – Она снова забирается под одеяло. – А проснулся ты, наверное, из-за кошмарного сна.

– Сон как сон, – повернувшись к ней, говорит он, но потом вспоминает жуткое шипение уходящего кислорода и признается: – Нет, и правда кошмар. – Он снова смотрит на светящийся циферблат.

– Канун Нового года, – говорит Василиса. – У нас в России это большой праздник, ваше Рождество и Новый год, вместе взятые.

– Да.

– Я говорила тебе, что родители у меня ученые – философ и математик?

– Да.

– Мы, русские, почти все суеверны, и они тоже. Мама научила меня класть накануне Нового года под подушку три клочка бумаги. На одном пишется «хорошо», на другом «плохо», на третьем «средне». Какую бумажку достанешь после полуночи, таким и год будет.

Рот, с улыбкой протянув через нее руку, берет с тумбочки блокнот и серебряную ручку. На последней исписанной странице – заметки о кабинете Гагарина. Рот открывает чистую, рвет ее на три полоски. «Год с Василисой», – пишет он на одной. «Год без Василисы», – на другой, а третью оставляет пустую.

– Ты искушаешь судьбу, Норман.

Он сворачивает бумажки и кладет под их общую подушку.

– Вы суеверная женщина, доктор Иванова. – Он целует ее.

Когда долгий поцелуй наконец прерывается, она запрокидывает голову так, чтобы видеть его лицо, и шепчет:

– Нет, я духовная. И сентиментальная.

Новый год празднуется за городом, на даче космонавта Виктора Афанасьева.

По словам Василисы, Афанасьев был последним командиром постоянной команды «Мира» и в буквальном смысле потушил на станции свет 28 августа 1999 года.

– Виктор – мой друг. Он говорит, после того как «Мир» свели с орбиты, ему стали сниться странные сны.

– О чем? – спрашивает Рот.

– Ему снится, будто он видит «Мир» под водой, как «Титаник» или другой затонувший корабль. А иногда на него смотрят оттуда лица покойников, которых он знал при жизни.