Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– Вы хотите сказать, что местный заговор мужских шовинистов отнимает у вас возможность стать космонавтом? – спрашивает он Василису.

– Да. – Василиса заправляет волосы за правое ухо жестом, к которому он начинает привыкать. – Именно это я и хочу сказать. Космонавты все шовинисты. И еще: жалко, что я не могу помочиться на колесо автобуса, когда на мне скафандр.

Байконур, город и космодром. Василиса объясняет, что рабочий городок, примыкающий к ракетной базе, многие по-прежнему называют Ленинском, несмотря на официальное переименование, а настоящий Байконур – это село в добрых ста пятидесяти километрах к северо-востоку. Типичная уловка Хрущева времен холодной войны: объявить миру, что СССР строит ракетный комплекс в окрестностях Байконура, хотя Байконура отсюда и видом не видать. Стратегия дезинформации, восходящая к 1955-му, до эры спутников-шпионов.

Первое впечатление Рота: как бы ни назывались город и космодром, место это холодное и унылое. Ни деревьев, ни холмов, чтобы защитить его от ветра, несущегося по степи через тысячи километров. Город кажется странно пустым, жилые дома стоят темные, движения на улицах почти нет. Рот обращает внимание на красновато-коричневый порошок, заметающий все наряду со снегом, и Василиса говорит, что это пыль с берегов Арала, – пыль, насыщенная пестицидами, убившими море.

– Жители Ленинска думают, что эта пыль и для них смертельна. Что она убивает их детей.

– Это действительно так?

– Думаю, да.

Сам космодром поражает Рота тем, что он похож на военную базу гораздо больше, чем Космический центр Кеннеди, где Рот побывал тремя годами раньше. Комплекс на мысе Канаверал со своими озвученными, движущимися манекенами, стоящими вместо давно исчезнувших наземных диспетчеров в перестроенных ангарах, напоминает, на его взгляд, скорее Диснейленд, этакую приманку для туристов, чем серьезный космический порт. Байконур достаточно реален – чувствуется, что здесь люди не шутки шутят, – но он подавляет, навевая своей стылой громадностью ассоциации с девятым кругом ада.

От охраняемых ворот их сопровождают в офис российского коменданта. Тот жмет Роту руку, перекидывается с Василисой несколькими фразами по-русски – по-английски, как выясняется, майор не говорит, – провожает обоих в жарко натопленную машину и проводит блицэкскурсию по всему комплексу. За рулем солдат. Майор сидит впереди и все время ведет рассказ, который Рот на заднем сиденье слышит только урывками, в переводе. В рассказе много цифр, и поначалу Рот пытается что-то записывать в блокноте, но не успевает – майор не делает пауз для вопросов. В конце концов он откладывает блокнот и просто смотрит на череду ангаров, административных зданий, мрачных бараков и престарелых стартовых установок, где крошится бетон и ржавеют порталы. Его удивляют кучи утиля – космического утиля, – громоздящиеся между зданиями и на обочинах улиц: баки из-под горючего, капсулы, секции ракет (Василиса объясняет, что это ступени старых лунных ракет Н-1). Даже рельсы, ведущие к выщербленным бетонным площадкам, сильно проржавели.

Они подъезжают к зданию, которое Василиса называет гостиницей космонавтов: команды «Мира» и «Салютов» тормозят здесь непосредственно перед полетами. Машина останавливается, солдат открывает дверцу, и Рот с Василисой входят внутрь, следуя за майором в зеленой шинели. В пустом вестибюле первого этажа свищет ветер, проникающий в оконные щели. Майор показывает им медицинский центр, напомнивший Роту маленький лазарет в Гарварде, где он когда-то давным-давно лежал с дифтеритом. Под конец они поднимаются в холл второго этажа, который, видимо, и является целью экскурсии. На стенах фотографии серьезных мужчин в официальных костюмах – все они космонавты, как говорит Василиса, – но майор привел их сюда не ради фотографий.

Дверь с обеих сторон, сверху донизу, покрыта сделанными фломастером подписями. Рот смотрит на непонятные кириллические черкушки и старается казаться заинтересованным. Майор говорит с почтительными интонациями. Василиса переводит несколько фамилий. Рот ни одной из них не слыхал, но из чувства долга щелкает своей маленькой цифровой камерой и кивает. Майор кивает в ответ. Они снова садятся в машину и возвращаются к административному зданию. Экскурсия окончена.

Пока солдат везет пассажиров к воротам, Василиса спрашивает:

– Хотите посмотреть еще что-нибудь? Мне как администратору ЦУПа разрешено показать вам кое-что на базе. Что вы хотели бы увидеть, мистер Рот… Норман?

– Философа, – говорит Рот.

– Философа? – удивляется Василиса.

– Я пытаюсь понять причины всего этого. – Рот обводит рукой пусковые установки, ангары, инженерные корпуса, рельсовые пути, снежные поля и казармы. – Не те, что продиктованы космической гонкой, не национальные, даже не космонавтские – человеческие. Мне нужен философ, чтобы хоть что-то понять.

– Философ, – повторяет Василиса и улыбается.

Старик лет семидесяти с лишним живет в бункере под раскрошенным бетоном заброшенной пусковой установки.

Комната без окон обогревается керосиновой печкой – старик и готовит на ней. Вдоль стен расставлены сотни книг. Расплющенная секция топливного бака превращена в стол, стульями служат кресла космонавтов из старых капсул «Союзов». Радио, собранное из запасных схем, стоит на металлическом верстаке и играет классическую музыку.

Лицо и руки у старика обожжены, одно ухо утратило форму, волос не осталось совсем, исключая седую щетину на искореженных щеках, но этим шрамам уже много лет, и они органически вписываются в прочерченные возрастом морщины и складки. Больше половины зубов недостает, но старик, пока знакомится и наливает гостям водку, все время улыбается.

Старика зовут Виктор, но Василиса, которую он называет «царевной Жар-птицей» и треплет по щечке, говорит, что он уже несколько десятков лет известен как Ничево. Рот удивлен: это слово он помнит еще по первому визиту в Советский Союз. Буквально оно переводится на английский как «nothing», а в более широком смысле выражает общенациональную позицию и толкуется как «не имеет значения», «ничего не поделаешь» и «оставьте меня в покое». Тогда, двадцать лет назад, Рот, собравшись улететь домой, обнаружил, что в тот день нужного ему рейса нет: Союз писателей заказал ему билет не на то число. «Nichevo» был единственный ответ, которого он дождался от персонала аэропорта.

Теперь старый Ничево разливает водку на троих. Кардиолог запретил Роту алкоголь в любом виде, но он знает, что в России никакое общение без водки не проходит, и поэтому перед началом разговора выпивает целых две стопки.

Старик говорит хрипло, негромко и плавно, а тихий голос синхронно переводящей Василисы обволакивает теплом вместе с керосиновой печкой и водкой.