Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Рот упал, но не коснулся земли. Он плавает в воздухе в полутора метрах над ней. Его держит отец.

– Расслабься, – говорит отец, держа сына под плечи и колени. – Просто лежи на воде. Пусть океан за тебя работает. Сейчас я тебя отпущу.

Он отпускает, и вокруг снова пламя, рев и вибрация. Рот хватается левой рукой за правую, ощущая рев как сжатие, пламя как боль, но потом подчиняется отцу и расслабляется. Он раскидывает руки, и сила тяжести ослабевает.

Рот позволяет реву двигателей унести себя в небо. Далеко внизу видна снеговая шахматная доска Байконура, виден вытянутый палец Флориды, видны зеленые прибрежные воды, переходящие в ультрамариновую глубину.

Рот поднимается на реве и вместе с ревом, прорывается сквозь жидкие пряди облаков. Давление воздуха падает, гравитация слабеет, небо становится черным, и звезды светят на нем, не мигая.

– Норман, Норман! – слышит он сквозь рев. Он знает, что это голос Василисы, смутно ощущает ее колено у себя под головой, ее руки, разрывающие воротник его рубашки, но голос тонет в шуме и пламени.

Отходит первая ступень. Черно-белое металлическое кольцо сверкает в резком солнечном свете и летит, кувыркаясь, вниз, к голубой с белыми пятнами Земле.

Лимб планеты изгибается – желто-голубая кривая в черноте космоса. Рот слышит в плохо настроенных наушниках далекие голоса, шепчущие то ли команды, то ли просьбы. Он знает, что должен держать глаза закрытыми, чтобы видеть, но все-таки хочет открыть их – и тут отваливается вторая ступень, сила тяжести вновь вжимает его в кресло, и он продолжается подниматься во тьму.

– Принесите мой чемоданчик из машины. Быстро!

Это сказано по-русски, но Рот все понимает. Языки – это стены, мешающие пониманию, а он теперь так высоко, что может заглянуть за любую стену.

Шум, пламя и сжатие обрываются так же резко, как начались.

Рот парит, широко раскинув руки и ноги. Потом переворачивается и смотрит вниз, туда, где всегда был.

Он летит навстречу восходу. Белые облака раскинулись далеко внизу, как отара овец по голубому лугу. Какой-то полуостров тянется к солнцу, словно палец бога, рассекающий зеленое море. На ночной стороне терминатора, на высоте двадцати километров, пульсируют собственным светом перисто-кучевые облака.

– Отойдите! Ввожу иглу в сердце!

Рот срывает невидимые наушники, утомленный жужжанием далеких голосов. Пусть себе ЦУП и Хьюстон отдают команды – он не обязан их слушать. Тишина захлестывает его, как вода, вливающаяся в закрытый отсек.

Солнце освещает кривизну земного шара, пронзает золотыми лучами тонкую пленку атмосферы, отрывается от Земли и вспыхивает в космосе термоядерным взрывом. Рот обнаруживает, что космос полон звуков. Звезды шипят и потрескивают; он уже слышал это через радиотелескоп, но они еще и поют – хор неземных голосов звучит на языке, напоминающем латынь. Рот напрягается, желая расслышать слова, но смысл от него ускользает. Он поднимается к самому ревущему солнечному прибою, чувствует, как щелкают отдельные фотоны о его кожу, видит, как налетает солнечный ветер на пульсирующую, дышащую магнитосферу Земли. Космос, убеждается он, вовсе не пуст: там гуляют волны гравитации и ударные световые волны, там происходит непрерывное движение переплетенных магнитных линий, а на фоне всего этого виден и слышен звездный хорал.

Где-то очень далеко снова начинается обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один – по-русски и по-английски. Ноль! Люди кричат, поют и смеются. Новый год наступил.

Рот, раскинувший руки, почти что готов дать солнечному ветру унести себя еще дальше, выше и глубже в поющий космос, далеко за пределы земного притяжения, но он знает, что должен сделать еще что-то.

– Дыши, Норман! Дыши!

Он снова убирает из ушей этот голос и сует руку под подушку, где лежат три свернутые бумажки. Он выбирает одну, зажимает ее в кулаке, раскрывает пальцы.

Чтобы прочесть написанное, ему надо открыть глаза. Он плачет с зажмуренными веками, плачет при мысли, что больше не увидит уходящей вдаль Земли, не ощутит отцовских объятий восходящего Солнца, не коснется холодного шара Луны, не услышит и не поймет хора звезд, звучащих на рентгеновой частоте.

Но надо же узнать, какое будущее он выбрал.

Норман Рот открывает глаза.

Это был спокойный невысокий мужчина в очках, делавших его похожим на сову. Консультант отвечал за три школы: начальную Лома-Линда, среднюю Майерс и выпускную имени Роберта Френсиса Кеннеди. И только в последней у него был собственный кабинет, в остальных ему приходилось довольствоваться каморкой за кафетерием, которую переделали из кладовой. Имени на дверных табличках не было, только должность: «Консультант».

Школьное начальство редко вспоминает о консультантах, учителя относятся к ним с подозрением, а ученики стесняются постучать к ним в дверь. Несмотря на то что никто ему не обрадовался и не выказал желания сотрудничать, консультант не поленился обойти все классы и представиться. После чего вернулся в свой крохотный кабинет и принялся ждать.

Неделями он просиживал там бо́льшую часть дня, подтверждая мнение учителей, что школьные консультанты – тунеядцы, возомнившие себя благодетелями человечества, слишком ленивые или робкие, чтобы учить детей. Но постепенно ученики потянулись. Некоторыми двигало любопытство, других завораживала магия слова «консультант», позволявшая надеяться, что этот взрослый если и не на их стороне, то хотя бы сохраняет нейтралитет в стане других взрослых, которым только бы запрещать и наказывать. Остальные, особенно местные смутьяны и кандидаты на вылет, которые чаще примерных учеников праздно шатались по школьным коридорам, заглядывали на пути в кабинет директора или на отсидку в учительскую, а иногда забегали поболтать, закинув ноги на стол, в ожидании, когда начнут вращаться колеса дисциплинарного механизма.

И всех их консультант выслушивал. Задавал вопросы своим особым вкрадчивым голосом, порой предлагал мятную конфетку из чаши на столе, но непременно выслушивал. Не советовал, не наводил справок, никогда не сдавал учеников директору, какими бы тяжкими ни были их проступки. Обычно взрослые не давали им вставить ни слова, замолкая только, чтобы потребовать ответов на свои вопросы, а консультант порой и вовсе не раскрывал рта. Слушал, кивал, уточнял, шутил и всегда вставал, чтобы пожать руку на прощание. Он пожимал руки здоровенным выпускникам ростом в шесть футов три дюйма, у которых были проблемы с наркотиками, робким и прыщавым четырнадцатилетним девочкам, которые жаловались на отсутствие друзей, и семилеткам, заходившим показать ему своего медвежонка Тедди.